ПОВЕСТЬ О ПСКОВСКОМ ВЗЯТИИ

Наиболее значительным литературным памятником псковской литературы является повесть о покорении Пскова в 1510 г. московским великим князем Василием Ивановичем, вошедшая в I Псковскую летопись под особым заглавием: “Псковское взятие, како взят его князь великий Василий Ивановичь”, и составленная псковичом – современником событий.

Повесть написана с большим лирическим подъемом и заключает в себе большое количество элементов живой русской речи. Она начинается с указания на то, что от начала Русской земли Псков не был никем обладаем,

и живущие в нем жили по своей воле. Князь московский подчинил себе ряд удельных княжеств, но Псков оставался неприкосновенным. Его защищали твердые стены, за которыми было множество людей.

Это и останавливало московского князя. Останавливала его и боязнь, чтобы псковичи не предались Литве. Поэтому он, “лукавствуя”, хранил мир с псковичами, а псковичи целовали ему крест на том, что они ни к кому от него не отступят.

Князь московский посылал в Псков своих князей по рекомендации самих псковичей, но иногда бывало так, что он посылал своих наместников по собственной воле. Эти княжеские наместники неистовствовали,

грабили псковичей, возводили на них поклепы, а псковичи посылали к великому князю своих посадников с жалобами на притеснителей, и так было много раз. Особенно тяжко пришлось псковичам от одного из таких наместников – от князя Ивана Михайловича Репни.

Когда в октябре 1510 г. великий князь Василий Иванович приехал в свою вотчину, в Новгород, псковичи послали своих послов к князю с дарами, и били послы ему челом на Репню: “Есмя при-обижены от твоего наместника,- говорили они,- а от нашего князя Ивана Михайловича Репни, и от его людей, и от его наместников, от пригородских и от их людей”. Великий князь сказал в ответ, что он хочет жаловать и защищать Псков, свою вотчину, как это делали его отец и деды, обещал расследовать дело и в случае виновности наказать Репню и отпустил затем послов. Но вскоре сам Репня поехал к великому князю в свою очередь жаловаться на псковичей.

Когда после этого вновь было отряжено посольство в Новгород к князю Василию Ивановичу, послы были обманом арестованы.

Некий купец Филипп, ехавший в то время в Новгород, узнав о том, что творит московский князь с посланцами псковичей, бросил свои товары, вернулся в Псков и рассказал о том, как поступ-лено было с жалобщиками.

И напал на псковичей страх и трепет. Пересохли у них гортани от скорби и печали, уста запеклись. Никогда еще псковичи не испытывали такой скорби и печали, какую ныне испытывают.

И собрали они вече и начали совещаться, ставить ли им щит (т. е. защищаться) против государя, запираться ли им в городе. Но вспомнили они крестное целование и подумали, что нельзя поднимать руку на своего государя; вспомнили и то, что посадники и бояре и лучшие люди остались у великого князя заложниками, и послали к нему гонца своего бить челом со слезами, чтобы государь князь Василий Иванович жаловал свою вотчину старинную, а они, сироты, и прежде были неотступны от него и теперь останутся у него в повиновении.

Но эта просьба псковичей не уломала Василия Ивановича. Он посылает к ним своего дьяка Третьяка Долматова, который требует от них выполнения двух воль князя: во-первых, чтобы не было у них веча и сняли бы они вечевой колокол; во-вторых, чтобы было в Пскове два наместника, которых будет назначать сам великий князь. И если они согласятся на это, то поживут еще по старине; если же тех двух воль не сотворят, то случится то, что бог положит на сердце государю.

Силы у него много, и будет кровопролитие на тех, кто воле государевой не подчинится.

Псковичи попросили дать им подумать до утра, горько при этом заплакав. “Како ли зеницы не упали со слезами вкупе? како ли не урвалося сердце от корени?” – восклицает от себя автор повести (выражение нам уже знакомое: когда в “Девгениевом деянии” мать девушки, похищенной Амиром, обращается с жалобой к сыновьям, она также говорит о том, что Амир у нее “урва сердечное корение”).

В конце концов псковичи смиряются и решают выполнить волю государя. На утро они отдают вечевой колокол Третьяку Долматову и прощаются со своей волей. Делают они это потому, что ясно сознают бесполезность какого бы то ни было сопротивления.

“Месяца генваря в 13, на память святых мученик Ермолы и Стратоника, спустиша вечной колокол у святыя живоначальныя Троица и начаша псковичи, на колокол смотря, плакати по своей старине и по своей воли”.

В ту же ночь повез Третьяк вечевой колокол к великому князю в Новгород. Вслед за тем приехали в Псков воеводы великого князя и привели псковичей к присяге, а через неделю в Псков приехал и сам великий князь, которого псковичи встретили за три версты до города и, ударив ему в землю челом, в ответ на его приветствие сказали: “Ты б, государь наш князь великий, царь всея Руси, здрав был”. Приняв благословение от владыки, Василий Иванович пошел к Троице, где пели ему молебен и возглашали многолетие. После этого великий князь созвал к себе посадников, и детей посадничьих, и бояр, и купцов, и житьих людей, сказав при этом: “Я вас хочу жаловати своим жалованьем”.

И когда псковичи от мала до велика собрались на княжеском дворе, великий князь велел к посадникам, боярам и купцам псковским приставить приставов, а “молодшим людем” сказано было, что до них государю нет дела, а если будет, он их к себе возьмет.

И в ту же ночь, взяв с собой лишь небольшое имущество, а все остальное бросив, поехали именитые псковичи с женами и детьми к Москве; увезены были и жены тех посланцев, которые ранее арестованы были в Новгороде; всего же увезено было триста семей. “И тогда отъяся слава псковская, и бысть пленен не иноверными, но своими единоверными людми; и кто сего не восплачет и не возрыдает?”- скорбно спрашивает повествователь.

В повести далее передается плач Пскова по своей потерянной воле, причем используются библейские образы:

– “О славнейший граде Пскове великий! Почто бо сетуеши и пла-чеши? И отвеща прекрасный град Псков: Како ми не сетовати, ка-ко ми не плакати и не скорбети своего опустения?

Прилетел бо на мя многокрыльный орел, исполнь крыле Львовых ногтей, и взя от мене три кедра Ливанова, и красоту мою и богатество и чада моя восхити, богу попустившу за грехи наша, и землю пусту сотвориша, и град наш разориша, и люди моя плениша, и торжища моя раско-паша, а иныя торжища коневым калом заметаша, а отец и братию нашу разведоша, где не бывали отцы и деды и прадеды наша, и та-мо отцы и братию нашу и други наша заведоша, и матери и сестры наша в поругание даша. А иные во граде мнози постригахуся в черньцы, а жены в черницы, и в монастыри поидоша, не хотяще в полон пойти от своего града во иные грады”.

Как видим, в плаче налицо ритмически организованная речь, перебивающаяся строками с глагольными рифмами.

Падение вольного Пскова объясняется в повести наказанием божиим за грехи: “сего ради самоволия и непокорения друг другу бысть сия вся злая на ны”.

Великий князь стал раздавать своим боярам деревни уведенных в Москву псковских бояр и посадил в Пскове, кроме двух своих наместников, также своих дьяков, городничих и старост и велел им в суде сидеть с наместниками и с тиунами, “правды стере-чи”. “И у наместников, и у тиунов, и у дьяков великаго князя правда их, крестное целование, взлетела на небо, и кривда в них нача ходити, и нача быти многая злая в них, быша немилостивы до псковичь, а псковичи бедныя не ведаша правды московския”. И многие другие обиды, по словам повести, причинила Москва Пскову, и некуда было от них псковичам уйти, “ано земля не расступится, а вверх не взлететь”.

Несмотря на то что автор повести считает Псков вотчиной великого князя московского, плач проникнут мыслью о неизбежности подчинения Пскова Москве и склонен рассматривать трагедию своего родного города как справедливое возмездие небесной силы за прегрешения псковичей; он не может примириться с поведением московского князя по отношению к гражданам, обнаружившим полную покорность князю и полную лойяльность. В повести голос протеста против московских обид звучит гораздо сильнее, чем во всех оппозиционных по отношению к Москве произведениях новгородской литературы.

Подражая плачам Иеремии и Иезекииля, а также первому “Слову” Серапиона Владимирского, автор повести о “Псковском взятии” с большой лирической силой выразил свою скорбь и скорбь лишившегося своих вольностей города. В 60-х годах XVI в., как установлено А. Н. Насоновым, возникла III Псковская летопись, редактором которой был игумен Псковско-Печер-ского монастыря Корнилий, впоследствии казненный Иваном Грозным. В этой летописи вместо повести о Псковском взятии помещен краткий рассказ о событии, уже предельно враждебный по отношению к Москве.

Рассказ этот начинается с сообщения о том, что “в лето 7018 приехал во Псков князь великой Василий Ивановичь, месяца генваря 24 день, и обычай псковской переменил и старину порушил, забыв отца своего и дедов его слова и жалованья до псковичь и крестнаго целованья, да уставил свои обычаи и пошлины новыя уставил”. Далее приводятся притворные, “мягко” сказанные слова князя в его письме псковичам: “Яз деи князь великий Василей Ивановичь вас, отчину свою, хочю жаловать по старине, а хо-чю побывать у святой Троицы, управы вам хочю учинити”, и затем, со ссылкой на Апокалипсис и на Евангелие, московский великий князь толкуется как предшественник антихриста, царству которого суждено “расширятися”, а злодейству “умножитися” .

Как памятники, темой которых является апология Новгорода и его политических и церковных привилегий, так и соответствующие памятники псковской литературы вышли из боярской среды и близкой к ней среды высшего духовенства, которые одинаково заинтересованы были в отстаивании своих областей от поглощения их слагавшимся централизованным Московским дворянским государством.