Полифония и композиция романа “Идиот”

Князь Мышкин, человек, свободный от самолюбия и оставленный при одних “источниках сердца”. Мышкин знает, как люди лгут и из-за чего лгут, и, подходя к человеку, он легко отодвигает этот налет лжи, как что-то внешнее, случайное, далеко не важное для действительного общения с подлинной душой человека. Он не сердится за скрытие мысли и не смущается заглянуть по ту сторону лжи, пойти навстречу прямо к живому месту духа.

Мышкин понимает, что в минуты признаний, раскаяний, исповедей и самобичеваний может сквозить налет особого тщеславия и хвастовства,

но он легко прощает это, смотрит дальше; он знает, что, за вычетом этого слоя самолюбия и тщеславия, в таких признаниях всегда сказывается боль о себе и жажда прощения, и он, невосприимчивый к самолюбию, останавливает свое сердце лишь на том, что действительно есть больного и страдающего в этих раскаяниях.

Ясно, почему автор именно в князе (человеке без самолюбия) открывает эту бесконечность сострадания на всех страницах романа. Только при бескорыстном самозабвении осуществляется беспритязательное, чистое приятие другой индивидуальности. И в то время, как все лица романа при взаимном схождении сталкиваются

в незримых претензиях личного начала и оказываются невосприимчивыми к страданию, какое каждый из них в себе носит, один князь, лишенный соревнования к другому “я”, останавливает свое сердце лишь на том, что в них есть действительно больного и страдающего.

Настасья Филипповна для Мышкина больной человек, раздавленный неодолимостью страдания. “За вами нужно много ходить, Настасья Филипповна, я буду ходить за вами”, – говорил князь еще в первый вечер знакомства с нею. Любовь его к ней – это, как он сам выражается, “любовь-жалость”, жертвенная любовь, “страдание жалости”. Это вообще наиболее резкое обострение мотива сострадания во всем романе.

В функции мотива прощения дана деталь в поведении князя Мышкина в связи с эпизодом Бурдовского. Князь, объяснив недобросовестные претензии Бурдовского его “беззащитностью”, “непониманием” того, на что он шел (“его обманули, потому-то я и настаиваю, чтоб его оправдать”), сейчас же почувствовал “жгучее раскаяние до боли”. Он понял, что он, обезличив Бурдовского, “обидел” его. Князь и не хотел так прощать и сейчас же почувствовал свою ошибку.

Как разрешение этого мотива и написана самая загадочная страница романа (князь неизвестно в чем просит прощения у Евгения Павловича). Именно в своем неумении простить он и просит прощения у Евгения Павловича, ошибочно усмотревшего в таком прощении, как оно вылилось тогда у князя, непонимание самого существа поступка Бурдовского как “извращения идей”. “Не напоминайте мне, – говорит здесь князь, – про мой поступок три дня назад! Мне очень стыдно было эти три дня… Я знаю, что я виноват…”

В связи с этим Мышкин почувствовал себя не способным к выражению “великой идеи”: “У меня слова другие, а не соответственные мысли…” В этой “неспособности” вообще Мышкин ощущает свою главную недостаточность. Здесь мы подошли к той стороне личности князя Мышкина, где он осуществляет тему прощения не только прощением других, но и жаждой прощения себе самому. Еще на начальных страницах романа обнаруживается, что Мышкин способен конфузиться и смущаться.

Следовательно, он все же ценит отношение к себе со стороны других. Мышкин не самодовлеет, он тоже нуждается в санации себя душой другого. Мышкин ощущает расстояние между собой и великостью идеала, который он знает в себе, и он боится профанировать высшие заветы своего сердца.

Мышкин страдает, чувствуя себя дурным сосудом того прекрасного, что он в себе благоговейно чтит. “Я знаю, что я… обижен природой… в обществе я лишний… я не от самолюбия… Я в эти три дня (после эпизода с Бурдовским) передумал и решил, что я вас искренно и благородно должен уведомить при первом случае. Есть такие идеи, есть высокие идеи, о которых я не должен начинать говорить, потому что я непременно всех насмешу…

У меня нет жеста приличного, чувства меры нет; у меня слова другие, а не соответственные мысли, а это унижение для этих мыслей…” В другом месте он это повторяет: “Я не имею права выражать мою мысль… Я всегда боюсь моим смешным видом скомпрометировать мысль и главную идею”. “Про свои чувства говорить всем стыдно…”, и у князя это не самолюбие (как у других лиц романа), но по особому целомудрию: выражение может не дать соответственно высокого впечатления и явится мысль “несоответственная”, мысль “оболганная”. И князь тоже взыскует о человеке, который бы понял его, принял и простил (полюбил и такого).

Этот свет понимания и приятия он и почувствовал к Аглае.

Отсюда мотив двойной любви, как бы из двух согласных источников души. Любовь к Настасье Филипповне осуществляет мотив любовного сострадания и прощения другой индивидуальности (любовь “для нее”); любовь к Аглае осуществляет мотив жажды прощения для себя (любовь “для себя”)…

В любви Аглаи для него открывается “новая жизнь” (“новая моя жизнь началась”). В сознании себя смешным и недостойным, он не хотел верить этой любви, ему становилось “стыдно”. “Возможность любви к нему, – замечал автор, – к такому человеку, как он, он почел бы делом чудовищным”. Но все же сердце его горело радостью. Любовь князя к Аглае обставлена автором как выражение высшего платонизма, и, конечно, это не случайно: в теме жажды прощения любовь и могла быть представлена только как высшее духовное очищение, о котором томится и тоскует всегда нечистый и слабый человек.

Двойная любовь князя становится конфликтом не в нем самом, а лишь вне его, в гордом соперничестве ревнующих о нем. Для него самого вопроса о выборе не существовало. Чувства к Аглае и Настасье Филипповне не враждуют в нем, одна любовь не устраняет и не берет другую.

В сердце своем он остается и с той и с другой. Князь силой чужой вовлечен в конфликт, но сам в нем внутренне не участвует.

Мотиву трудности живого эмпирического воплощения идеала прощения служит и “идиотизм” Мышкина. По существу, идиотизма как такового нет: князь на протяжении всего романа остается в полной ясности и богатстве духовных сил. Тем не менее Мышкин назван идиотом, и следовательно, это имеет свое функциональное значение.

Здесь две стороны. Одна сторона – это действительная болезнь князя, его лечение в Швейцарии, особые условия его воспитания и жизни в полной замкнутости и оторванности от людей.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Полифония и композиция романа “Идиот”