Подтекст у А. П. Чехова

Давно уже отмечена многозначность или, как иногда говорят, двуплановость языка действующих лиц в чеховских пьесах. Это – способ выражения богатства внутреннего мира персонажей, средство авторской оценки, ибо не все действующие лица обладают глубиной душевных переживаний (вспомним Яшу в пьесе “Вишневый сад”). Богатство же внутреннего мира чеховских героев раскрывается не только в их репликах или монологах, но даже в паузах, даже в словах, не имеющих, казалось бы, прямого отношения к теме разговора.

В таких случаях принято говорить

о подтексте, или “подводном течении”, – характерной особенности чеховской драматургии. Это проявляется в несоответствии внутренних переживаний или раздумий того или иного персонажа с теми словами, которые он произносит вслух.

Подтекст придает речи богатство смысла, эмоциональную насыщенность, художественную убедительность и конкретность. Все это пришло в искусство от жизни. Ведь мы даже в обыденную, деловую речь вкладываем определенный подтекст.

В театре же это становится осознанным приемом, специально используется как сильнейшее средство Художественной выразительности.

1) -->

Вот последняя сцена Вари и Лопахина (четвертое действие “Вишневого сада”). Любовь Андреевна оставляет их наедине. Варя, взволнованная и растерянная, не знает, как вести разговор.

Так же растерян и Лопахин, которому очень не хочется делать Варе предложение, а приходится: ведь только что он прямо обещал это Раневской… Но душевную сумятицу, растерянность Вари и Лопахина Чехов передает не через прямой смысл их слов. Они ведь не могут говорить вслух о том, что их волнует, о чем они думают. Поэтому внешне разговор идет совершенно о другом:

Варя (долго осматривает вещи). Странно, никак не найду…

Лопахин. Что вы ищете?

Варя. Сама уложила и не помню.

Варя не может вспомнить, что она ищет, да она, собственно, ничего и не ищет на самом деле. Другие мысли у нее в голове, судьба ее решается, от разговора зависит вся ее будущая жизнь, а разговор об этом вести невозможно.

Если не принимать в расчет чеховский подтекст, совершенно нельзя будет понять смысл следующей сцены.

Лопахин, воспользовавшись случаем, быстро уходит, так и не сделав предложения.

Варя, сидя на полу, положив голову на узел с платьем, тихо рыдает.

Отворяется дверь, и осторожно входит Любовь Андреевна.

Любовь Андреевна. Что?

Пауза.

Надо ехать.

Вот в этом и проявляется чеховское новаторство, чеховское мастерство. Слов, по существу, нет, а мы все поняли – не из текста даже, а именно из подтекста: все кончено. Никаких надежд не осталось.

К чему тут слова? Они ничего не изменят и ничего не объяснят. Все ясно и без слов. “Надо ехать”.

Многие чеховские персонажи скрывают свои самые глубокие чувства, намеренно переводя разговор на случайные, будничные темы. Так, Тригорин во время разговора с Ниной Заречной (“Чайка”) сам себе боится признаться в том, насколько она ему понравилась: “Вы так прекрасно играли. И декорация была прекрасная. (Пауза.) Должно быть, в этом озере много рыбы”.

Слова о рыбе не имеют в данном случае никакого информативного значения. В другой пьесе, у другого автора они были бы вообще невозможны, так как не имеют отношения к сути разговора. Но для чеховской драматургии, для чеховских героев они в высшей степени характерны и важны, ибо позволяют догадываться, что скрыто за этими, казалось бы, совершенно случайными, необязательными словами, что в это время думают, чувствуют, переживают персонажи.

Аналогичный прием можно встретить и в других пьесах Чехова. Хрестоматийным стал эпизод с “жарой в Африке” в финале “Дяди Вани”. Вот еще один характерный пример из “Трех сестер”.

Тузенбах идет на дуэль. В последний момент он восклицает: “Ирина!” Казалось бы, самое подходящее время для каких-то прочувственных слов. Однако Тузенбах сдерживает свой душевный порыв, переведя разговор в обычный, будничный план: “Я не пил сегодня кофе.

Скажешь, чтобы мне сварили…” Само собой разумеется, что в это время Тузенбах думает вовсе не о кофе.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Подтекст у А. П. Чехова