Пленник – характеристика персонажа

Произведение: Кавказский пленник

Пленник – путешественник, разочарованный жизнью русский европеец, отправившийся с Запада на Восток, из “цивилизованного пространства” – в область диких естественных нравов, вслед “за веселым призраком свободы”. Но именно здесь он попадает в неволю.
Как и полагается герою “байронической” (т. е. построенной по жанровым законам “восточных повестей” Дж. Г. Байрона) поэмы, он оказывается в парадоксальном положении раба, восхищенно наблюдающего за свободной жизнью горцев, своих

поработителей. Естественно, в него влюбляется юная и гордая черкешенка; сердце европейца охлаждено, однако он как бы принимает ее любовь, сохраняя при этом верность своей единственной возлюбленной – свободе.
Сюжет получает логичное развитие – следует решительное объяснение П. с черкешенкой, которая предлагает ему поменять одну неволю на другую – забыть “свободу, родину” и навсегда соединиться с нею семейными узами. Он не может “остылым сердцем отвечать/ Любви младенческой, открытой”; она не в силах понять, что такое любовь не к женщине, а к воле; зато в силах пожертвовать собою – ради этой “идеальной” любви своего любимого. П. свободен; Черкешенка гибнет в бурных водах реки; позже, отводя упреки в излишнем трагизме развязки, Пушкин иронично заметит: “Другим досадно, что пленник не кинулся в реку вытаскивать мою черкешенку (характерно местоимение “мою”, а не “свою”) – да, сунься-ка; я плавал в кавказских реках, – тут утонешь сам, а ни черта не сыщешь; мой пленник умный человек, рассудительный, он не влюблен в черкешенку – он прав, что не утопился” (письмо П. А. Вяземскому от 6 февраля 1823 г.). А годом ранее Пушкин обмолвился: “Характер Пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения” (письмо Горчакову от окт.

1822 г.).
Это важное признание: хотя собраны, суммированы черты всего преждевременно остывшего поколения 1810- начала 1820-х гг. (потому он и не назван по имени), тем не менее жанр “байронической” поэмы предполагал подчеркнутый автобиографизм героя, узнаваемость авторского лица в его обобщенных чертах. Пушкин формально соблюдает это правило; в посвящении к поэме он прозрачно намекает на обстоятельства своей жизни, пересекающиеся с обстоятельствами жизни П. (“Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем; / Я жертва клеветы и мстительных невежд…”). Но этим дело ограничивается; характер П. статичен; описания его внешности условны, однообразны и перифрас-тичны: “…и на челе его высоком/ Не отразилось ничего”.
Тем не менее критика встретила поэму благосклонно; пушкинского героя немедленно сопоставили с героем “Шильонского узника” Байрона (поэма была переведена В. А. Жуковским одновременно с выходом “Кавказского пленника”) – см. отзыв П. А. Плетнева в журнале “Соревнователь” (1822); с Чайльд Гарольдом – в отзыве П. А. Вяземского, ставшем манифестом русского романтизма (Сын Отечества, 1822). Образ П. мгновенно разошелся во множестве литературных ” копий “.
Однако на словесность повлиял не только характер “разочарованного героя” (к которому, на новом витке творчества, в поэме “Цыганы”, вернется сам Пушкин) – достаточно назвать гусара в “Эде” Е. А. Баратынского и Печорина в “Герое нашего времени” М. Ю. Лермонтова. Но и самая сюжетная схема – русский в “восточном” плену, спасаемый влюбленной горянкой. Схема эта может упрощаться, разлучаясь с любовной темой, – так произойдет в одноименном рассказе Л. Н. Толстого о пленном офицере Жилине, который столь долго служит на Кавказе, что давно перестал быть “европейцем” и стал просто честным русским солдатом, и которого освобождает из плена девочка Дина. (Т. е. образ Жилина строится на взаимоисключающем соединении психологического портрета Максим Максимыча из “Героя нашего времени” с сюжетной судьбой П.) Схема эта может предельно усложняться, как в повести того же Л. Н. Толстого “Казаки”, где столичный офицер Оленин, попав на Кавказскую линию, влюбляется в казачку Марьяну и с ужасом обнаруживает непреодолимую культурную пропасть, навсегда разделяющую их.

Наконец, слагаемые сюжетной формулы, “вычисляющей” пушкинского героя, могут вообще меняться местами – как в рассказе В. С. Маканина “Кавказский пленный” (1995); здесь русские солдаты 1990-х гг. берут в плен чеченского юношу, чтобы поменять его на свободный проход своего отряда через засаду горцев, и один из них почти влюбляется в юного пленника, что не спасает последнего от гибели. Но как бы ни видоизменялась сюжетная схема П., как бы ни запутывалась литературная генеалогия, все равно восходящая к нему “родословная” последующих героев очевидна.