Пессимистический пафос байронизма и творчество Пушкина

Пушкин внимательно следил за развитием русской литературы и за литературными спорами в Петербурге. Южные поэмы Пушкина способствовали окончательному разгрому отживающего классицизма. Но, будучи на стороне противников классицизма, поэт многое не одобряет и в творческом опыте современных ему романтиков. Пушкин критикует чрезмерное увлечение молодых поэтов романтической элегией. “…

Не мешало бы нашим поэтам иметь сумму идей гораздо позначительней, чем у них обыкновенно водится. С воспоминаниями о протекшей юности литература наша

далеко вперед не продвинется”,- замечает он в подготовлявшейся им в 1822 г. критической статье.

Пушкин борется за высокое идейное содержание русской литературы: “… Просвещение века требует важных предметов размышления для пищи умов, которые уже не могут довольствоваться блестящими играми воображения и гармонии…”. Некоторых литераторов Пушкин осуждает за подражание иноземным писателям. “Пора ему иметь собственное воображенье и крепостные вымыслы”,- пишет он Вяземскому о Жуковском. Критически отозвался Пушкин и о романтической прозе Бестужева.

Борясь за национальную самобытность

русской литературы и осуждая распространенное тогда подражание французской поэзии, “робкой и жеманной”, Пушкин с воодушевлением пишет: “Есть у нас свой язык, смелее!- обычаи, история, песни, сказки”. В ходе полемики Пушкин отстаивал “истинный романтизм”, который, по его мнению, состоит в следовании истине жизни. По существу, пушкинский истинный романтизм был синонимом реализма. Поэт вел борьбу за усиление общественной роли русской литературы, выступал против пренебрежительного отношения к ней со стороны царского правительства и цензуры.

В 1823 г. он пишет Вяземскому: “… пора дать вес своему мнению и заставить правительство уважать нашим голосом – презрение к русским писателям нестерпимо…”. Вместе с тем на профессию писателя Пушкин начинает смотреть как на моральную и даже материальную опору независимости своей и независимости литературы вообще (“Разговор книгопродавца с поэтом”). И в дальнейшем Пушкин вел непримиримую борьбу с самодержавием и его приспешниками за независимость литературы, против холопских традиций меценатства и придворной поэзии.

С начала 1823 г. стала спадать волна революционного и национально-освободительного движения в Западной Европе. Революционные восстания в Италии, Испании были разгромлены. Все больше усиливалась общеевропейская феодальная реакция, во главе которой стояло русское самодержавие.

Реакционные европейские правительства, объединившиеся в Священный союз, ставили своей целью подавление всякого передового движения в Европе.

Пушкин остро переживал трагическую судьбу освободительного движения на Западе. Он по-прежнему призывает “грозу, символ свободы”, но его лирика 1823 г. и первой половины (824 г. (“Свободы сеятель пустынный,” “Демон” и др.) полна мотивов разочарования и грусти. С другой стороны, Пушкин обращается к “музе пламенной сатиры” и обрушивает ее яростный бич и на “безумцев”, сказавших, что “нет свободы”, и на “им поверившие народы”, которых не пробудил “чести клич”.

В работе над “Евгением Онегиным” поэт “захлебывается желчью”, изображая пустой и холодный свет. Он пишет эпиграммы на Воронцова, который пугал петербургских чиновников тем, что поэт может содействовать распространению в Одессе “сумасбродных и опасных идей”. Врагам Пушкина помог случай.

В руки правительства попало перехваченное полицией письмо, в котором Пушкин отрицал бессмертие души и одобрял атеизм как систему… “более всего правдоподобную”.

Безбожие считалось государственным преступлением. Александр I приказал уволить поэта со службы и отправить в новую ссылку – в глухую деревню Псковской губернии, под надзор полиции и церкви. Заключительным откликом жизни на юге явилось стихотворение “К морю”, в котором поэт прощался с морской стихией, представлявшейся ему символом свободы, прощался с югом, романтическим этапом своей жизни.

В созданном Пушкиным образе моря нет мечтательной отвлеченности, которая присуща стихотворению “Море” Жуковского. Конкретными деталями поэт передает “гордую красу моря”, “и блеск, и шум, и говор волн”. Стихотворение поражает своим тончайшим мастерством, в частности “словесно-фонетической инструментовкой”. “Уже в первых его строфах не только видишь “волны голубые”, блеск “гордой красы” южного моря, но и слышишь всплески его волн в выразительных, повторяющихся, как рефрен, звуках “ш”, “щ” и “ч” (“прощай”, “блещешь”, “прощальный час”, “шум”, “услышал”, и т. д.), сочетающихся с заунывно-протяжными гласными “у” и “о”:

Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной Ты катишь волны голубые И блещешь гордою красой. Как друга ропот заунывный, Как зов его в прощальный час, Твой грустный шум, твой шум призывный Услышал я в последний раз.

Перекличка рокочущих “р” и шипящих “ш” напоминает шум моря, однотонный, приглушаемый аккомпанементом гласных “у” и “а”, выразительно передающих этот “заунывный” ропот моря. Эта звуковая тональность проходит через все стихотворение словно отголосок морского прибоя, неизменно напоминая о его присутствии”. Вслед за Жуковским Пушкин добивается мелодичности, музыкального звучания своих стихов, достигая полного и органического слияния содержания и формы.

В годы южной ссылки поэтическое мастерство Пушкина становится все совершенней.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Пессимистический пафос байронизма и творчество Пушкина