Первая волна русской эммиграции в 20м веке

Литература русского зарубежья в XX в. подразделяется на три волны,соответствующие трем основным потокам эмиграции.

Первая волна, как мы уже говорили, вызвана событиями рево­люции и гражданской войны; вторая – второй мировой войной; третья, в отличие от предыдущих, пришлась на относительно мирные, без мировых военных конфликтов, 70-е – 90-е годы. Наибольший вклад в русскую и мировую культуру внесла первая волна эмиграции, поэтому уделим ей основное внимание.

После победы революции в России за рубежом оказалось большинство писателей,

получивших известность еще до октяб­ря. К старшему поколению первой волны эмиграции принадле­жали А. Аверченко, К. Бальмонт, П. Боборыкин, И. Бунин, З. Гиппиус, Дон-Аминадо, Б. Зайцев, А. Куприн, Д. Мережков­ский, М. Осоргин, А. Ремизов, Б. Савинков (В. Ропшин), В. Хо­дасевич, И. Северянин, А. Толстой, М. Цветаева, Н. Тэффи, Саша Черный, И. Шмелев и другие авторы.

Назвав эмигрировавших в 20-е годы художников, Г. Струве оговаривается, что поэты, оказавшиеся в эмиграции, “не пере­вешивали” оставшихся в России Блока, Ахматову, Кузмина, Со­логуба, Пастернака, Мандельштама и других, но почти все луч­шее в русской дореволюционной

прозе оказалось за рубежом.

Промежуточное положение между старшими поколением и художниками, заявившими о себе уже в эмиграции, занимал М. Алданов. К писателям младшего поколения первой волны эмиграции относятся прозаики В. Набоков, Р. Гуль, Л. Зуров, Г. Газданов, поэты Б. Поплавский, И. Кнорринг, И. Одоевцева, Н. Берберова и др.

Центрами (“гнездами”) русского рассеяния были Берлин, Па­риж, Прага, Белград, София, Рига, Ревель, Гельсингфорс, Вы­борг, Харбин, Шанхай. На короткий период 1921 – 1923 гг. столи­цей русской эмиграции стал Берлин, затем, вплоть до второй ми­ровой войны – Париж, а в войну и послевоенное время – Нью-Йорк. Здесь появились свои газеты, журналы, издательства, учебные заведения, библиотеки, научные и культурные центры.

За журналом “Современные записки” утвердилась репутация не только лучшего журнала русского зарубежья, но и одного из лучших периодических изданий в истории отечественной пери­одики. Уже в самом названии звучала заявка на продолжение традиций: произошло слияние многое говорящих грамотному читателю названий “Современник” и “Отечественные записки”. Семьдесят томов “Современных записок”, выходивших в 1920- 1940 гг., познакомили со всем значительным, что было создано литературой русского зарубежья за период ее интенсивной творческой деятельности в Европе.

На первом этапе развития литературы русского зарубежья (Г. Струве относит окончание этапа ее самоопределения к 1924 г.) впечатления о пережитом в годы революции и граждан­ской войны, тяжесть поражения, боль утрат оказались так силь­ны в памяти современников и участников этих событий, что они не могли думать и писать о чем-либо другом. В начале 20-х годов преобладают публицистика и документальные жанры, причем, несмотря на широкий спектр самых разнообразных политических убеждений, эмиграцию в этот период объединяют, пожалуй, два основных чувства: неприятие, вплоть до самого активного, вы­разившегося в конкретных действиях, событий в России и убеж­дение, что только она, эмиграция, представляет истинное оте­чество, подлинную русскую культуру.

Не Россия отторгла их, а они унесли с собой Россию – в этом были уверены многие (“Я с собой свою Россию/ В дорожном уношу мешке”,- написал в первый год эмиграции В. Ходасевич. “Я унес Россию”,- вторит ему названием своей книги воспоминаний Р. Гуль).

Гнев, ярость, проклятия в адрес народа, допустившего на русскую землю Антихриста, призывы к отмщению, прославле­ние участников “ледяных походов” – все это есть в речи И. Бу­нина “Миссия русской эмиграции” и в дневниках писателя 1919 г. с характерным названием “Окаянные дни”. Для Бу­нина неприемлема революция как таковая, как способ измене­ния жизни. Все, что произошло с Россией – это “хлябь, хаос, – царство Сатаны, Гудящего слепой стихией” (так напишет Бунин в стихотворении “День памяти Петра”), Революция для него – это распад, разрушение всего, что близко и дорого, это великое предательство, “окаянные дни”.

В дневниках Бунина преоблада­ют два цвета: все, что связано с революцией, окрашено в чер­ные тона: мрак, грязь, тупые лица (“морды”) (так неприятие от­ражается даже на стиле художника). Совсем иной колорит в изображении картин прежней Москвы с золотыми куполами церквей, искристым снегом, розовыми облаками. Рыцарями в белых одеждах, спасающими от посрамления само звание “рус­ский”, предстают здесь сражающиеся против большевиков.

Было бы упрощением видеть в книге И. Бунина одно лишь не­приятие революционной стихии. Это не высказывания политика, а свидетельство потрясенного человека, пережившего в России самые трудные дни революции, время открытого и жесткого про­тивостояния, “взаимного озверения”, о чем писали тогда многие, в том числе М. Горький в “Несвоевременных мыслях” (1917-1918), В. Короленко в письмах к Луначарскому (1920). В дневниках Бунина с пронзительной искренностью звучит его боль, его тре­вога не только за свою судьбу, но и за родную страну, за все, чем жив человек.

Поэтому невозможно ждать от него объективного, беспристрастного изображения. “…Настоящей беспристрастности все равно никогда не будет, – отвечает автор на призывы “объек­тивно разобраться в событиях русской революции”. – А главное, наша “пристрастность” будет ведь очень и очень дорога для буду­щего историка. Разве важна “страсть” только “революционного на­рода”? А мы-то что ж, не люди, что ли?” Этим неравнодушием, этим взглядом простого человека (“обывателя”, по определению Бунина), этими тревожными размышлениями и органически при­сущим писателю “чувством России” дневник И. Бунина выделяет­ся из потока книг, которые И. Тхоржевский назвал “партийной белой библиотекой” эмиграции, мало чем отличающейся от такой же “красной библиотеки” в советской России.