Пафос свободы в ранних рассказах Горького

Наиболее развернуто изображен этот переход – переход из разряда “беспокойных” в разряд “выломившихся” – в рассказе (это, в сущности, не рассказ, а повесть, я бы даже сказал: маленький роман) “Супруги Орловы”. В большинстве ранних рассказов М. Горького, в которых нет образа героя-рассказчика, босяки противопоставлены носителям собственнических, эгоистических, своекорыстных стремлений (Челкаш – “хозяйственному мужичку” Гавриле, Мальва – похожим на Гаврилу отцу и сыну Легостевым, Кувалда и другие “бывшие люди”

– купцу Петунникову и т. д.). В рассказе “Супруги Орловы” в конфликт вступают люди, принадлежащие вначале к одной и той же трудовой среде.

Сапожника Григория Орлова выводят из колеи раздумья о смысле его беспрерывного труда: “Работища и скучища. Скучища и работища… Научился я мастерству… это вот зачем?..

Ну, ладно, сапожник, а дальше что? Какое в этом для меня удовольствие?.. Сижу в яме и щью… Потом помру… зачем это нужно, чтоб я жил, шил и помер, а?”

Максим Горький подчеркивает, что, хотя Григорий Орлов и его жена Матрена живут в яме, в темном подвале, и с утра до вечера работают,

им живется все же лучше, чем многим. Они оба молоды и здоровы, Григорий – хороший мастер, и если бы Орловы стали копить деньги – появился бы достаток, возникла бы возможность “выйти в люди”, выбиться хотя бы в маленькие “хозяева”: “Роковым образом они должны были сблизиться друг с другом и – оба молодые, трудоспособные, сильные — зажили бы серой жизнью полусытой бедности, кулацкой жизнью, всецело поглощенной погоней за грошом, но от этого конца их спасло то, что Гришка называл своим “беспокойством в сердце” и что не могло помириться с буднями…” “Спасло”! То “беспокойство в сердце”, которое не позволило Григорию примириться с “буднями”, с “бессмысленным колесом” жизни, спасло Орловых от той “нормальной” кулацкой жизни, главной “нормой” которой служит погоня за грошом.

Но спасением это можно назвать лишь в очень условном смысле: выход, найденный Григорием – отказ от труда, – отвергается его женой Матреной. Мы снова встречаемся здесь с той же коллизией, которая была намечена в вводной части первого рассказа Горького “Макар Чудра” и которая нашла потом отражение во многих его произведениях: с коллизией между тягой к труду и осознанием его рабского характера. Разве не о том же “бессмысленном колесе” говорил Гавриле Челкаш, рисуя жизнь в деревне: “Ну… придешь ты в деревню, женишься, начнешь землю копать, хлеб сеять, жена детей народит, кормов не будет хватать; ну, будешь ты всю жизнь из кожи лезть…

Ну и что? Много в этом смаку?..”

В “Супругах Орловых” эта коллизия поднята на новую высоту: трагические обстоятельства дают Григорию неожиданную возможность заняться делом, имеющим и смысл, и высокую цель, временно прерывая его путь на дно, в “босую команду”. Орлов помогает врачам бороться с холерой. В атмосфере самоотверженного и опасного труда возрождается любовь Григория и Матрены и начинается (казалось бы – начинается) их новая, осмысленная жизнь.

Если бы рассказ “Супруги Орловы” на этом заканчивался, он имел бы оптимистический финал, говорящий о том, что труд спасает человека от бродяжничества, босячества и т. д. Но Горький от такого финала отказался. Может быть, продолжение рассказа – описание ссоры Григория с женой и с врачами, его уход из барака и превращение в босяка – надо объяснять идейной незрелостью молодого Горького? Такой упрек ему предъявили, как и упрек в том, что он недостаточно резко противопоставил Григорию, как отрицательному герою, Матрену, как героиню положительную.

Однако такой взгляд на рассказ был так же мало основателен, как и другой, согласно которому Матрена, в качестве защитницы теории “малых дел”, является персонажем отрицательным, а Григорий, в качестве носителя героических стремлений, – положительным. Никакой связи между Матреной и народнической теорией “малых дел” нет, а что касается героических стремлений Григория, то они терпят полный крах, о чем свидетельствуют его рассуждения в финале произведения: “Вот так-то, значит, Максим 446 А. М. Горький Савватеич, приподняло меня, да и шлепнуло. Так я никакого геройства и не совершил. А и по сю пору хочется мне отличиться на чем-нибудь… чтобы стать выше всех людей и плюнуть на них с высоты…

И сказать им: “Ах вы, гады! Зачем живете? Как живете?

Жулье вы лицемерное и больше ничего!” А потом вниз тормашками с высоты и – вдребезги!.. Я родился с беспокойством в сердце… и судьба моя – быть босяком!” Не надо понимать буквально желание Орлова “раздробить… всю землю в пыль”, как не надо считать врагом человечества Аристида Кувалду за его слова: “Мне было бы приятно, если б земля вдруг вспыхнула и сгорела или разорвалась вдребезги…” Это и не героизм, и не злодейство, это – отчаяние. Почему же “шлепнуло” Григория Орлова и почему он “никакого геройства… не совершил”?

В этом сказалась его слабость – то, что он был “героем на час”, не способным на длительные усилия, для которых мало отдельных благих порывов, для которых необходимы высокая цель и готовность посвятить ей жизнь. Но дело не только в самом Григории. Максим Горький не просто пренебрег возникшей возможностью оптимистического финала: он стремился показать, насколько ложен и фальшив был бы подобный финал.

Горький не оправдывает Орлова, – он дает понять, что, будь у Григория тот “внутренний путь”, по которому тосковал другой горьковский герой – Коновалов, ему не пришлось бы выбирать лишь одну из возможностей: тянуть привычную лямку, как Матрена, или стать босяком. Он нашел бы третий, единственный верный выход. Но легко ли было ему и бесчисленным Орловым найти этот выход и этот “внутренний путь”, если все устройство жизни напоминало холерную судорогу?

Легко ли было человеку повысить самооценку, поверить в себя, в свою способность изменить жизнь, если окружающая действительность внушала ему ежедневно и ежечасно, что он никому не нужен и что весь мир враждебен ему?

Таким образом, то спасение, которое нашел Григорий Орлов от “нормальной”, обывательской жизни, означало не обретение счастья, а глубокую жизненную драму – другое дело, что эта драма все же лучше, выше пошлого мещанского бытия. Так же драматична, даже трагична судьба Коновалова, который иной раз поднимается до подлинной поэзии труда и полон любви и жалости к людям, но становится бродягой из-за растущего в нем сознания своей вины перед людьми, своей неспособности реально помочь им.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Пафос свободы в ранних рассказах Горького