Отражение трагедии личности, семьи и народа в поэме А. Ахматовой “Реквием”

“А здесь, в глухом чаду пожара

Остаток юности губя,

Мы не единого удара

Не отклонили от себя…”

А. Ахматова

У каждого поэта – своя трагедия. Именно она и интересна современникам. Трагедия Анны Ахматовой в том, что, когда в ее стихах зазвучали подлинно гражданские мотивы, она была вынуждена молчать.

Поколение не знало своего поэта. Для многих Ахматова оставалась автором любовных стихотворений, прелестных, глубоких, но далеких от тревог и ужасов современной жизни. Очень немногие знали о том, какая огромная работа

идет в душе поэта, какие гневные и горькие строки хранятся, таятся в памяти.

Поколение Ахматовой было надломлено Октябрьской революцией, выбито из колеи, лишено опоры – прежде всего духовной, нравственной. Генрих Гейне говорил, что все трещины мира проходят через сердце поэта. Трагедию своих современников Ахматова почувствовала и предсказала еще в 20-е годы:

“Все расхищено, предано, продано, Черной смерти мелькало крыло, Все голодной тоскою изглодано, Отчего же нам стало светло?”

Последняя строка еще сохраняет какую-то надежду на изменение, жизни – надежду, к сожалению, так и не оправдавшуюся.

В отличие от Марины Цветаевой, которая всегда была “за всех, противу всех” (и местоимение “мы” в ее стихах непредставимо), Ахматова всегда ощущала себя частью поколения, эпохи, поэтому по праву могла сказать:

“Я – голос ваш, жар вашего дыханья, Я – отраженье вашего лица…”

Именно страдающий голос многих тысяч людей прозвучал в “Реквиеме”, написанном в 30-е годы. В то время сына Ахматовой, Льва Николаевича Гумилева, молодого талантливого ученого, несколько раз арестовывали. И вместе с другими женщинами поэт Анна Ахматова стояла в долгих тюремных очередях, с ужасом и надеждой вглядываясь в окошко, где равнодушный надзиратель скучным казенным голосом сообщал ей скудные сведения о сыне.

На первый взгляд, “Реквием” кажется состоящим из разрозненных стихотворений. Эта разрозненность словно бы впитала в себя ритуал посвящения в поэму. Л. К. Чуковская, потерявшая в это время мужа, вспоминала, как Ахматова молча писала на клочках бумаги строки стихов, давала прочитать, а затем так же молча сжигала листок.

Она, как и все, боялась слежки, доносов. Ее вынужденная немота была порождена не только непризнанием, но и страхом, который роднил Ахматову, интеллигентную женщину, поэта, с любой малограмотной раскулаченной крестьянкой. И лишь несколько посвященных долгие десятилетия хранили в памяти ее “Реквием”, ее боль и гнев.

Вся поэма пронизана мучительной логикой ожидания – ожидание ареста, ожидание приговора, ожидание сына из тюрьмы. И ощущение смерти – когда, кажется, уже больше нельзя терпеть эту муку. Что делает обычный человек, когда жизнь невыносима, но и умереть невозможно?

Пытается забыться – в молитве, в труде, в мелких бытовых заботах. Что делает поэт? Пытается облечь свое страдание в стихи.

И не только свое. Ахматова пишет в предисловии о женщине, случайно “опознавшей” ее в тюремной очереди. Она “очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

– А это вы можете описать?

И я сказала:

– Могу”.

Подобно моцартовскому “Реквиему”, написанному на заказ, Ахматова тоже получила заказ – описать всех тех, кто уже погиб в тюрьмах и лагерях, и тех, кто еще должен погибнуть. Поэтому, горюя о судьбе своего ребенка, она вспоминает о Богородице и ее сыне, распятом за всех людей. Ведь сюжет поэмы – это, по сути, путь Матери вместе с Сыном (Ахматовой хотелось бы – вместо сына!) по его крестному пути. Ахматова пишет о безмерности материнского страдания:

“Магдалина билась и рыдала, Ученик любимый каменел, А туда, где молча Мать стояла, Так никто взглянуть и не посмел”.

Поэт совершает восхождение от частной судьбы к судьбам всей страны, всего мира и в то же время Ахматова предельно конкретно описывает свое время и свой город:

“Это было, когда улыбалсяТолько мертвый, спокойствию рад. И ненужным привеском болталсяВозле тюрем своих Ленинград…Звезды смерти стояли над нами, И безвинная корчилась РусьПод кровавыми сапогамиИ под шинами черных марусь”.

Становясь частицей обездоленного народа, Ахматова выражает свое и его горе так, как это делали безымянные авторы народных песен:

“Уводили тебя на рассвете, За тобой, как на выносе, шла, В темной горнице плакали Дети,У больницы свеча оплыла”.

И монотонность отчаяния звучит, как мотив колыбельной:

“Тихо льется тихий Дон, Желтый месяц входит в Дом.Входит в шапке набекрень, Видит желтый месяц тень”.

Страдающая женщина хочет, наверное, забыть о своей боли. Но великий поэт, невольный летописец эпохи, понимает, что забыть – нельзя. Забыть – предать.

Ибо сотни тысяч невинно убиенных будут жить только в памяти жен и матерей.

Тема забвения и памяти перекликается в “Эпилоге” поэмы с темой памятнике самому поэту (об этом когда-то писали Державин и Пушкин).

Давая согласие на памятник в “этой стране”, Ахматова просит не ставить его ни около моря, где прошло ее детство, ни в Царском Селе, городе муз и поэзии. Нет, памятник должен стоять у тюремной стены:

“…здесь, где стояла я триста часовИ где для меня не открыли засов. Затем, что и в смерти блаженной боюсьЗабыть громыхание черных марусь, Забыть, как постылая хлюпала дверьИ выла старуха, как раненый зверь”.

Это должен быть памятник не только Поэту, но и Матери, оплакивающей своих и чужих детей:

“И пусть с неподвижных и бронзовых век, Как слезы, струится подтаявший снег, И голубь тюремный пусть гулит вдали, И тихо идут по Неве корабли”.

Здесь голубь – как символ посмертного бытия, успокоения. И величавая картина Невы напоминает о самом красивом в мире городе, построенном на человеческих костях. И этот город вечен, как вечны слезы матерей, теряющих своих детей.

А значит, всегда будет звучать по ним реквием – “Реквием” Анны Ахматовой, как протест всех матерей против мировой несправедливости.