Отношения Онегина и Татьяны

Отношения Онегина и Татьяны завязываются в романе именно здесь, они зарождаются в форме возможности, которую Онегин формулирует не от себя и не для себя: “Когда бы я был, как ты, поэт”. Но по смыслу это предположение далеко не случайное в его устах. Ставя себя гипотетически на идеальное место “поэта”, Онегин делает свой идеальный вибор.

С этой завязкой, этой возможностью в конце романа перекликается признание развязки (уже устами Татьяны) – как возможности, которая не осуществилась: “А счастье было таким возможным, Таким близким!..”

Возможность в романе Пушкина… является также особой реальностью, рядом с той реальностью, которая осуществляется. Если Онегин и Татьяна – “нареченные” (Г. А. Гуковский), то в словах: “Я выбрал бы другую” – угадывается эта судьба; но в продолжении: “Когда бы я был, как ты, поэт” – угадывается и другая судьба, противоположная, которая разводит героев.

Онегин одновременно угадывает и не познает своей “суженой”, и это “непознание” (в письме Татьяны: “я вмиг узнала”), в самом деле, глубоким образом обусловлено тем, что он – не поэт”.

Это же двойное чувство

угадывания “непознание” определяет и реакцию Онегина на признание Татьяны, на ее письмо. С одной стороны:

…получив посланье Тани, Онегин живо тронут был: Язык девических мечтаний В нем думы роем возмутил; И вспомнил он Татьяны милой И бледный цвет и вид унылый; И в сладостный, безгрешный сон Душою погрузился он. Отсюда совсем не дипломатическое признание: Я вас люблю любовью брата И, может быть, еще нежней. (Строфа XVI).

Но для Онегина любовь, как и раньше, появляется в виде или “науки страсти нежной”, или беспросветной скуки семейной жизни. Первый вариант невозможный из-за порядочности героя и серьезно-уважительного отношения его к Татьяне, второй – из-за полнейшего нежелания ограничивать свою волю. Голос сердца молчит, придавленный “резким, охлажденным умом” Онегина.

Отсюда его “ответ”, искренний, но не лишенный собственного благородства заигрывания (“Учитесь властвовать собой; Не всякий вас, как я, поймет; К беде неопытность ведет”).

Ю. М. Лотман пишет: “Смысл высказывания Онегина именно в том, что он неожиданно для Татьяны повел себя не как литературный герой (“спасатель” или “соблазнитель”), а просто как хорошо воспитанный светский и вдобавок целиком порядочный человек, который “очень мило поступил с печальной Таней”. Онегин повел себя не по законам литературы, а по нормам и правилам, которыми руководствовался достойный человек пушкинского круга в жизни. Этим он привел в удивление романтическую героиню, которая была готова и к “счастливым свиданиям”, и к “гибели”, но не к упрощению своих чувств к уровню светского поведения, а Пушкин продемонстрировал ошибочность всех штампованных сюжетных схем, намеки на которые были так щедро разбросаны в предыдущем тексте. Светский ответ Онегина отсекал возможность и идиллического, и трагического литературного романного трафарета.

Им противопоставлялись законы внелитературной жизни”.

Не как литературный герой ведет себя Онегин и на именинах Татьяны, причем двойственность отношения к ней и здесь проявляется очень четко. С одной стороны, смятение Татьяны вызывает в нем негодование:

Чудак, попал на пир огромный, Уж был сердит. Но, девы томной Заметя трепетный порыв, С досады взоры опустил, Надулся он и, негодуя, Поклялся Ленского взбесить И уж порядком отомстить. (Строфа XXXI пятой главы).

С другой стороны, то же смятение и видимо волевое усилие, которым Татьяна старалась это смятение спрятать, спровоцировали другое чувство:

Пошли приветы, поздравленья; Татьяна всех благодарит, Когда же дело до Евгенья Дошло, то девы томной вид, Ее смущение, усталость В его душе родили жалость: Он молча поклонился ей, Но как-то взор его глаз Был чудно нежен. Оттого ли, Что он и вправду тронут был, Иль он, кокетствуя, шалил, Невольно иль из доброй воли, Но взор сей нежность изъявил: Он сердце Тани оживил. (Строфа XXXIV).

Другими словами, и безграничная влюбленность в Татьяну, которую переживает герой в восьмом разделе, не была мгновенным чувством, но была осознанием того, что подсознательно тлело в сердце. Однако осознание придет только тогда, когда герой переживет катастрофу.

Катастрофически закончилось испытание героя дружбой. Причиной стало и неумение Онегина жить по законам сердца, и, как не удивительно, страх перед “общественной мыслью”. Онегин на именинах Татьяны сдержал обещание “раздражить” Ленского. Для этого было достаточно протанцевать несколько туров с Ольгой и шепнуть ей на ухо “какой-то вульгарный мадригал”:

Не в силах Ленский снесть удара; Проказни женские кляня, Выходит, требует коня И скачет. Пистолетов пара, Две пули – больше ничего Вдруг разрешат судьбу его.

Получив вызов на дуэль, переданный Зарецким, Онегин принял его, но:

На тайный суд себя призвал, Он обвинял себя во многом: Во-первых, он был неправ, Что над любовью робкой, неясной Так подшутил вечер небрежно. А во-вторых: пускай поэт Дурачится; в осьмнадцать лет Оно простительно. Евгений, Всем сердцем юношу любя, Был должен наказать себя Не мячиком предрассуждений, Не пылким мальчиком, бойцом, Но мужем с честью и умом. Он мог бы чувства обнаружить, А не щетинится, как зверь… (Строфы Х-ХІ шестой главы) .

Однако, осуждая себя, Онегин принял вызов, так как испугался злоязычия “старого дуэлянта” Зарецкого и сплетен соседей-помещиков. Он не заметил, как стал пленником старого кумира – “общественной мысли”. Результатом стало убийство Ленского. “Тоска укоров сердца”, что охватила Онегина, не была временной. Когда Пушкин в восьмом разделе описывает, что выныривало в воображении Онегина из прошлого, то начинает с дуэли:

Это видит он: на талом снеге, Как будто спящий на ночлеге, Недвижим юноша лежит, И слышен голос: что убит. (Строфа XXXVII восьмой главы).

В восьмом разделе Онегин возникает духовно обновленным. Встретив Татьяну в Петербурге, он совсем перерождается. В нем не остается ничего от бывшего холодного и рационального человека – он пылко влюблен, ничем не интересуется, кроме предмета своей любви.

Онегин впервые ощутил это, но и это обернулось новой драмой: Татьяна не может ответить на его запоздалую любовь.

Пушкин оставил своего героя на распутье. Открытый финал романа стал эстетичным открытием огромной силы, который сильно повлиял на весь романный процесс XIX столетия.

В. Г. Белинский, комментируя его, писал: “Где же роман? Какая его мысль? И что за роман без конца? – Мы думаем, что есть романы, в которых мысль в том и заключается, что в них нет конца, так как в самой действительности бывают события без развязки.

Что произошло с Онегиным потом? Воскресла ли его страсть для нового, более соответствующего человеческому достоинству существования? Убила ли она все силы души его, и безотрадная тоска его превратилась в мертвую, холодную апатию? – Мы не знаем, да и на что нам знать это, когда мы знаем, что силы этой богатой натуры остались без жизни, без содержания, а роман без конца?

Довольно и этого знания, чтобы не захотелось больше ничего знать…”.