Основные проблемно-тематические направления ранней лирики А. С. Пушкина (элегии)
Разговор о лирике А. С. Пушкина следует начать с первой половины 20-х годов XIX столетия, так как именно этот период оказался для него весьма плодотворным, в том числе и в области лирики. Этот период можно назвать временем полного освобождения поэта от какого бы то ни было ученичества, временем становления его оригинальности. Ссылка на юг явилась для Пушкина бедой, обидой и болью – и вместе с тем его духовным торжеством, радостью творчества.
Он и сам это хорошо осознавал. В стихотворении “К Чаадаеву” (1821) Александр Сергеевич писал о южной
И сети разорвав, где бился я в плену,
Для сердца новую вкушаю тишину.
В уединении мой своенравный гений познал и тихий труд, и жажду размышлений…
“Неволя была, кажется, музою-вдохновительницей нашего времени”, – писал Вяземский в журнале “Сын отечества” в 1822 году, начиная свой разбор “Кавказского пленника”. Слова эти исполнены горькой и трагической иронии, и тем не менее в отношении Пушкина они в достаточной мере справедливы.
Одним из стихотворений, знаменующих собой начало романтизма в пушкинской, лирике, была элегия 1820 года “Погасло дневное светило…”.
Вместе с тем стихотворение сугубо личное, свидетельствует о человеческой и творческой неповторимости лирического героя. Можно сказать, что этой элегией Пушкин, с самого начала стремясь к индивидуальному самовыражению, впервые заявил право своего таланта на воплощение интимных переживаний, мельчайших изменений настроения.
В то же время исповедальный характер лирики Пушкина южного периода строится, как правило, не столько на индивидуальной правде понятий и фактов, сколько на правде интонаций, выражающих общее настроение поэта. Прямой, понятийный смысл таких стихотворений, как “Погасло дневной светило…”, по существу, не так уж и индивидуален. Основными темами, а отчасти и словами произведение похоже на другие романтические признания:
Мечта знакомая вокруг меня летает;
Я вспомнил прежних лет безумную любовь,
И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило,
Желаний и надежд томительный обман…
А также:
… Страны; где пламенем страстей
Впервые чувства разгорались,
Где музы нежные мне тайно улыбались,
Где рано в бурях отцвела
Моя потерянная младость…
Интересно, что похожие признания делают также герои романтических поэм Пушкина – Пленник и Алеко. Те же мотивы мы находим в других стихотворениях южного периода. Стилистическая система романтической лирики оказывается в некоторой мере ограниченной и замкнутой. Но это вовсе не отменяет искренности и истинности личных признаний поэта в стихах.
Романтические мотивы и романтические слова однообразны и многообразны одновременно, они и общи и неповторимы. При этом их неповторимость, отраженность в них индивидуальной человеческой судьбы поэта сказываются прежде всего в их эмоциональном, музыкальном звучании, в том особенном смысловом значении, которое они приобретают не столько сами по себе, сколько в эмоционально-музыкальном контексте.
Элегия “Погасло дневное светило…”, как и романтические поэмы Пушкина, некоторыми своими чертами напоминает поэзию Байрона. По свидетельствам современников, русским поклонникам этого поэта сразу бросилась в глаза близость стихотворения Пушкина к мотивам английского романтика: море, корабль, лирическое обращение к тому и другому, стремление героя к “пределам дальным”. На связь с Байроном указывал также и подзаголовок, которым Пушкин сопроводил стихотворение при первой его публикации: “Подражание Байрону”.
Однако, несмотря на этот подзаголовок, связь стихотворения с лирикой английского романтизма не означала подражания ей. У Пушкина с Байроном было сходное направление поэтической мысли, определяемое некоторым сходством их биографий. Ссылка, экзотические края, близость моря, постоянный порыв к свободе заставляли Пушкина вспомнить о Байроне и поневоле соизмерить свою судьбу с его судьбой.
Сходство их поэзии определялось также и тем, что они жили в одно и то же трудное и мятежное время и они одинаково сильно любили поэзию и свободу.
Наиболее распространенными жанрами лирики Пушкина южного периода были элегии в их многочисленных разновидностях, разные типы посланий, а также баллады. “Погасло дневное светило…” – один из образцов пушкинской романтической элегии. Другим характерным произведением этого жанра явилась элегия “Редеет облаков летучая гряда” (1820). И в этом стихотворении главное – воспоминания, раздумья, романтика ночи. Эта пушкинская элегия чем-то напоминает элегии Жуковского: та же “пленительная сладость” стиха, то же музыкальное, трепетно-напевное звучание стихотворной речи:
Я помню твой восход, знакомое светило,
Над мирною страной, где все для сердца мило,
Где стройны тополи в долинах вознеслись,
Где дремлет нежный мирт и темный кипарис,
И сладостно шумят полуденные волны…
Музыкальная стихия абсолютно господствует в этом стихотворении и многое определяет в нем, в том числе и ту значимую неконкретность его содержания, которая вызывает в читателе хотя и несколько неопределенный, но сильный и глубокий отзвук.
Иной тип элегии представляет собой стихотворение “Наполеон”, написанное в 1821 году. Условно говоря, это портрет-но-историческая элегия. Его содержание – раздумье над историческим значением и исторической судьбой великой и трагической личности.
Наполеоновская тема решается здесь (в отличие, например, от “Воспоминаний в Царском селе”) в высоком романтическом ключе. При этом высокий пафос и стиль стихотворения внутренне мотивированы тем, что героя уже нет в живых:
Чудесный жребий совершился:
Угас великий человек.
В неволе мрачной закатился
Наполеона грозный век.
Исчез властитель осужденный,
Могучий баловень побед,
И для изгнанника вселенной
Уже потомство настает.
Характеристика Наполеона дается ретроспективно, из романтического “возвышающего далека”. Автора привлекает в герое более всего его трагическая судьба, его необыкновенность, тяготение над ним рокового начала. В другом пушкинском стихотворении на ту же тему – “Недвижный страж дремал на царственном пороге…” (1824), построенном на неоднозначной и резко контрастной характеристике героя, до конца проясняется эта точка зрения поэта-романтика на личность Наполеона:
То был сей чудный муж, посланник провиденья,
Свершитель роковой безвестного веленья…
Однако эти стихотворения не только о Наполеоне, но и о России. В них тема
России выступает в тесной связи с темой Наполеона. Эти темы в их взаимозависимости и позже волновали Пушкина, они были для него не только поэтически привлекательными, но и исторически значимыми. К ним он еще не раз вернется – например, в седьмой главе “Евгения Онегина”.
В стихотворениях “Наполеон” и “Недвижный страж дремал на царственном пороге…” Пушкин предлагает читателю свое видение событий недавней истории: французской революции, подавленной свободы, наполеоновской диктатуры и экспансии, Отечественной войны, которую вела Россия с Наполеоном, и по веленью судьбы, “безвестному веленью”, исторического возвышения России и русского народа. И в этих, и в некоторых других своих произведениях на историческую тему А. С. Пушкин уже в молодые годы начинает осознавать себя не только поэтом, но и историком, толкователем истории.
Еще одним образцом исторической элегии А. С. Пушкина южного периода является стихотворение “К Овидию”, написанное в 1821 году. В этом стихотворении, как и в некоторых других подобного рода, историческая тема использована Пушкиным как средство аналогии, как повод высказаться о современном и близком. Не случайно Пушкин так особенно дорожил этим стихотворением. В письме к брату от 30 января 1823 года он писал: “Каковы стихи к Овидию? душа моя, и “Руслан”, и “Пленник”, и “Noel”, и все дрянь в сравнении с ними…”
В элегии “К Овидию” А. С. Пушкин утверждал высокое назначение поэта, через историческую аналогию утверждал как истину главное дело своей жизни. “К Овидию” для Пушкина было не обычным, не очередным стихотворением, а особенным, этапным: в трудные годы оно помогало ему определить и утвердить свой путь:
… Но если обо мне потомок поздний мой
Узнав, придет искать в стране сей отдаленной
Близ праха славного мой след уединенный –
Брегов забвения оставив хладну сень,
К нему слетит моя признательная тень,
И будет мило мне его воспоминанье.
Да сохранится же заветное преданье:
Как ты, враждующей покорствуя судьбе,
Не славой – участью я равен был тебе.
Здесь, лирой северной пустыни оглашая,
Скитался я в те дни, как на брега Дуная
Великодушный грек свободу вызывал,
И ни единый друг мне в мире не внимал;
Но чуждые холмы, поля и рощи сонны,
И музы мирные мне были благосклонны.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...