Основной смысл повести повести о Савве Грудцыне

По своему стилю повесть о Савве Грудцыне представляет своеобразное совмещение элементов старой повествовательной, в частности житийной, традиции с элементами литературной новизны.

Основной смысл повести – спасение грешника молитвой и покаянием. По традиции зачинщик всяческого зла и здесь – дьявол, побеждаемый вмешательством божественной силы. Поведение впавшего в грех человека – не столько следствие его природных индивидуальных качеств, сколько результат воздействия на него посторонних сил – злых или добрых. Личная инициатива

героя отсутствует; она всецело подчинена посторонним, вне его находящимся стихиям.

Даже самый акт “рукописания”, исстари еще в качестве мотива использованный апокрифической литературой, является не сознательным действием Саввы, а лишь чисто механическим поступком, потому что юноша не догадывается о последствиях, какие проистекут от этого “рукописания”, а тот, что оказался бесом, вплоть до самой болезни Саввы является ему в человеческом образе, очень ловко маскируя свою бесовскую сущность.

Женщина в нашей повести фигурирует как орудие дьявола,- именно она, подталкиваемая бесом, вводит

в соблазн неопытного юношу и потом не знает меры своему бесстыдству и разнузданности. Если у Саввы еще звучит голос религиозной совести, удерживающий его от распутства накануне большого праздника, то у жены Бажена не осталось ничего святого, чему она могла бы принести в жертву свою неуемную страсть. Самая любовь, ее приливы и отливы регулируются в повести не внутренними побуждениями любовников, а волшебным зельем или содействием беса.

В связи со всем этим психологический элемент тут так же слаб, как и в большинстве житийных и повествовательных произведнии старой русской литературы.

И вместе с тем в нашей повести явно дают себя знать те ростки нового стиля, которые мы отчасти отмечали уже в житии Юлиании Лазаревской.

Наряду с элементами фантастики и легенды, сказывающимися и во взаимоотношениях Саввы с бесовской силой, и в различных сверхъестественных похождениях и удачах Саввы, и в описании царства сатаны, и, наконец, в чудесном исцелении грешника и освобождении его от власти дьявола, здесь налицо стремление со всеми подробностями, хотя и с некоторыми фактическими ошибками, передать реальные черты эпохи, вплоть до введения в повествование действительных исторических личностей – царя Михаила Федоровича, бояр Шеина и Семена Стрешнева, стольника Воронцова, стрелецкого сотника Якова Шилова, а также реальных географических местностей и даже улиц. Самый род Грудцыных-Усовых не вымышлен, а существовал в действительности: эту фамилию в XVII в. носили несколько богатых представителей купеческого рода, живших в Великом Устюге и в Москве. Далее – целый ряд бытовых и исторических подробностей, отмеченных повестью, находит себе почти точное соответствие в той исторической обстановке, в которой развертывается действие повести.

Повесть представляет большой интерес как первая попытка в русской литературе изобразить жизнь частного человека на широком фоне исторических событий, в реальной исторической обстановке.

Эпоха, в ней отраженная, определяется прежде всего фактами, указанными в самом изложении. Фома Грудцын переселяется из Великого Устюга в Казань в 1606 г. Смоленская война, в которой участвует Савва вместе с полками боярина Шеипа, происходила в 1632-1634 гг. Таким образом, повесть захватывает события приблизительно первой трети XVII в. Мотивом чудесной помощи богородицы, уничтожающей “рукописание”, а также красочной демонологической фантастикой и подчеркнутым изображением запретной любовной страсти и ее перипетий (чего не знала предшествующая русская литература) она сближается скорее всего с таким своего рода вариантом переводного католического сборника нравоучительных повестей и рассказов “Великое Зерцало”, как “Звезда Пресветлая”, переведенная на русский язык в 1668 г. Впрочем, мотив продажи души дьяволу для любовной удачи с последующим избавлением от власти злой силы с помощью силы доброй, небесной, легший в основу народных преданий о докторе Фаус-ге, присутствует в ряде произведений средневековой литературы, в частности в популярном у нас византийском сказании о Евладии (“Чудо святого Василия Кесарийского архиепископа о прельщенном отроце”).

Точки соприкосновения с нашей повестью мы найдем и в таких известных тогда па Руси византийских произведениях, как сказания о Протерии и Феофиле, а также в многочисленных русских сказаниях о “чудотворных” богородичных иконах.

В повести в основном выдержан традиционный славяно-русский f язык с присущими ему архаизмами, но вместе с тем в ней встречаются новые лексические образования (“экзерциция”, “команда”, “воинский артикул”), вошедшие в русский язык в самом конце XVII и в начале XVIII в., но, возможно, присущие не оригиналу повести, а позднейшим ее спискам; само же ее возникновение скорее всего следует датировать в пределах второй половины XVII в. Судя по общему благочестивому тону повести и по финалу, автором ее было лицо духовное, быть может, принадлежавшее к причту московского Казанского собора и потому заинтересованное пополнением чудес от Казанской иконы богородицы. За принадлежность повести церковнику говорит и присутствие в ней авторских замечаний в духе обычной церковной морали. Хорошее знание автором купеческого быта нисколько, разумеется, не противоречит этому нашему предположению, так как духовное лицо, как и всякое другое, могло иметь достаточные сведения об этом быте.