Ошибочно, ли истолкование Чацкого как образа “лишнего человека”?

Рабской морали Фамусовых и молчалиных Чацкий Противопоставляет высокое, понимание чести и долга, общественной роли и обязанностей человека. Свободный и самостоятельный образ мыслей вместо безмолвного преклонения перед “мнениями чужими”, независимость и гордое достоинство вместо низкопоклонства и лести перед высшими, служение делу, а не лицам во имя чести и блага родины – таковы моральные принципы Чацкого. Как истинный просветитель, Чацкий страстно отстаивает права разума и глубоко верит в его силу, в силу слова.

Люди, подобные

Чацкому, громили старый мир, где только это представлялось возможным. Слово Чацкого было тогда его делом, его заслугой. Оно соответствовало его просветительским взглядам.

В личности Чацкого, во всем его психологическом облике, в страстной вере в силу убеждения, в пламенном и возвышенном красноречии многое от романтизма 20-х годов. Романтика Чацкого – это романтика декабриста, пламенного патриота, мечтающего о преобразовании жизни своей родины.

Глубоко ошибочно истолкование Чацкого как образа “лишнего человека”, беспочвенного мечтателя, одинокого протестанта. Сам Чацкий чувствовал себя человеком

“нынешнего века” и отнюдь не сознавал себя одиноким. В знаменитом своем монологе “А судьи кто?..” (1, 93) он выступает от имени нового поколения: “Где? укажите нам, отечества отцы…”, “Вот уважать кого должны мы на безлюдьи!”, “Вот наши строгие ценители и судьи!” Кто это – “мы”? Кого здесь имел в виду Чацкий? “Судьям”, которые непримиримы к “свободной жизни”, он противопоставляет молодое поколение, идущее другими путями.

Вот образ “одного из нас, молодых людей”. Как представляет себя грибоедовский герой, это

…враг исканий… Не требуя ни мест, ни повышенья в чин, В науки он вперит ум, алчущий познаний, Или в душе его сам бог возбудит жар К искусствам творческим, высоким и прекрасным…

Среди “алчущих познаний” был и двоюродный брат Скалозуба, отказавшийся от чинов и отправившийся в деревню “книги читать”, и князь Федор, химик и ботаник, который “чинов не хочет знать” и чуждается пустой светской среды, и профессора педагогического института, упражняющиеся “в расколах и безверье”, и та передовая молодежь, от имени которой говорит все время Чацкий. За Чацким стояло целое поколение передовой русской молодежи.

Романтическое вольнолюбие Чацкого, его вера в людей, в силу разума, в близость свободы сталкиваются с реальной крепостнической действительностью, со страшным миром Фамусовых и молчаливых, С горячим сочувствием раскрывает автор и личную и общественную драму своего героя.

Драма Чацкого типична для того периода русской жизни, который начался с национально-патриотического подъема 1812- 1815 гг. и закончился резким усилением крепостнической реакции и самом начале 20-х годов. Это время отличается, с одной стороны, пылким увлечением передовых кругов дворянской молодежи свободомыслием, надеждами на скорые изменения в русской общественной жизни, а с другой – неясностью, незрелостью общественно-политической программы, случайностью, неопределенностью участия В этом движении многих либералистов, отказавшихся впоследствии от своего свободомыслия. Всеобщее воодушевление и вольнолюбивые поэтические мечтания столкнулись с суровой прозой реакционно-крепостнической действительности. Многим стала ясна вся иллюзорность надежд и упований на возможность “свободы просвещенной” и скорого падения рабства в России.

Психологически и морально этот исторический момент выразился у представителей передовой дворянской молодежи в смене мечтательных и прекраснодушных настроений горечью разочарования в лучших чувствах и надеждах. В художественном изображении этого кризиса прежде всего и заключается конкретно-исторический смысл духовной драмы Чацкого.

Но историческое значение комедии, изображавшей столкновение двух общественно-политических лагерей, более широко. Конфликт пьесы раскрывал типические черты, социально-историческую сущность, силу и слабость самого дворянского освободительного движения. Драма Чацкого была отражением еще более широкого общеевропейского явления.

Он терпит горе от своего ума, глубокого в своем критическом отношении к эгоистическому и неразумному миру Фамусовых и скалозубов, но еще слабого в определении правильных, путей и действенных методов борьбы за преобразование действительности. Как уже указывалось, он был подлинным представителем века Просвещения и причины уродливости жизни видел в неразумности общества. Он верил в то, что крепостной строй можно изменить и исправить воздействием благородных гуманных идей. Жизнь нанесла этим надеждам и мечтаниям страшный удар, раскрыв идеалистический характер просветительского, осложненного романтическими мечтаниями понимания действительности.

Таким образом, в общественной драме Чацкого отразилась слабость дворянского освободительного движения. Вместе с тем Грибоедов в определенной степени запечатлел важный исторический момент в духовном развитии народов Европы – кризис рационалистической философии эпохи Просвещения.

И все же пафос комедии оптимистичен. Горе от ума испытывает не только Чацкий. Чацкие наносят страшный удар своими обличениями Фамусовым и молчалиным. Спокойное и беспечное существование фамусовского общества кончилось.

Его паразитический эгоизм обличили, его философию жизни осудили, против него восстали. Если Чацкие пока слабы в своей борьбе, то и Фамусовы бессильны остановить развитие просвещения и передовых идей. Борьба против Фамусовых не завершилась в комедии.

Она и в русской жизни только начиналась. Декабристы и выразитель их идей Чацкий были представителями первого, раннего этапа русского освободительного движения.

О дальнейшей судьбе грибоедовского героя Герцен писал: “Чацкий шел прямой дорогой на каторжную работу, и если он уцелел 14 декабря, то, наверное, не сделался ни страдательно тоскующим, ни гордо презирающим лицом… не оставил бы ни в каком случае своей пропаганды”…

Декабристы “разбудили” Герцена и Огарева, были их ближайшими предшественниками и воспитателями. Подчеркивая эту связь, Герцен и писал о Чацком как о декабристе, который “протянул бы горячую руку нам”. Гончаров правильно отметил, что в “горячих импровизациях” Белинского звучат те же мотивы и тот же тон, как у грибоедовского Чацкого. И в герценовских сарказмах Гончаров слышал “эхо грибоедовского смеха”.

Как верно заметил Гончаров, “Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим… Чацкие живут и не переводятся в обществе… где… длится борьба свежего с отжившим, больного с здоровым… Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого… будет ли то новая идея, шаг в науке, в политике, в войне…

Вот отчего не состарелся до сих пор и едва ли состареется когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия”.