Ольга, Маша, Ирина – героини драмы А. П. Чехова “Три сестры”

По словам Чехова, “ужасно трудно было писать “Трех сестер””. Ведь три героини, каждая должна быть на свой образец, и все три – генеральские дочки”. Образованные, молодые, изящные, красивые женщины – “не три единицы, а три трети трех”, одна душа, принявшая “три формы” (И.

Ф. Анненский). В “триединстве” героинь – виртуозная трудность построения пьесы.

Время действия – время жизни сестер – показано Чеховым в разрывах: в “клочках”, “отрывках”, “случайностях”. Весенний полдень первого

акта; зимние сумерки второго; летняя ночь, озаренная отблесками бушующего в городе пожара; и снова день, но уже осенний, прощальный – в четвертом действии. Из этих фрагментов, обрывков судеб возникает внутренняя, непрерывная в “подводном течении” пьесы “кантилена жизни чеховских героинь” (И.

Н. Соловьева).

Сестрам дано острое чувство текучести жизни, идущей мимо или/и мнимо, проживаемой “начерно”. Помимо воли и желания сестер она складывается “не так”: “Все делается не по-нашему” (Ольга); “Эта жизнь проклятая, невыносимая”, “неудачная жизнь” (Маша); “Жизнь уходит

и никогда не вернется”, “Уходишь от настоящей прекрасной жизни, уходишь все дальше и дальше в какую-то пропасть” (Ирина). Течение жизни сестры воспринимают как “громадную инертную реку” Немирович-Данченко), уносящую лица, и мечты, и мысли, и чувствования в забвение, в исчезающее из памяти прошлое: “Так и о нас не будут помнить.

Забудут”.

Место действия – дом сестер Прозоровых, облагороженное ими пространство жизни, полное любви, нежности, душевной близости, надежд, тоски и нервного беспокойства. Дом возникает в пьесе как пространство культуры, жизни духа, как оазис человечности и “массы света” среди “душевной темноты” (ср. дом Турбиных в “Белой гвардии” М. А. Булгакова). Это пространство хрупко, проницаемо и беззащитно под напором торжествующей в лице Наташи провинциальной пошлости.

Развитие действия в пьесе связано с постепенным оскудением живой радости жизни у сестер Прозоровых, с нарастанием ощущения досадной неполноты бытия и с растущей жаждой понимания смысла проживаемой ими жизни, – смысла, без которого для них невозможно счастье. Чеховская мысль о праве человека на счастье, о необходимости счастья в человеческой жизни пронизывает изображение жизни сестер Прозоровых.

Ольга – старшая из сестер, служащая учительницей в гимназии, – живет с постоянным чувством усталости от жизни: “Чувствую, как из меня выходят каждый день по каплям силы и молодость”. Она духовный остов дома. В ночь пожара, “мучительную ночь”, когда О. кажется, что она “постарела на десять лет”, она принимает на себя нервные срывы, признания, откровения и объяснения сестер и брата.

Она слышит, чувствует, воспринимает не только сказанное ими, но и невысказанную внутреннюю боль – поддерживает, утешает, прощает. А в совете Ирине “выходить за барона” прорывается и ее невысказанная мысль о замужестве: “Ведь замуж выходят не для любви, а только для того, чтобы исполнить свой долг”. И в последнем действии, когда полк уходит из города и сестры остаются одни, она словами ободрения и утешения как бы раздвигает мрак сгущающейся духовной пустоты: “Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем…” Наперекор торжествующей, наглядной, расползающейся пошлости (сюсюкающая Наташа, ссутулившийся над коляской Андрей, всегда довольный Кулыгин, “тара-pa бумбия” Чебутыкина, которому давно “все равно”) голос О. звучит тоскующим призывом: “Если бы знать, если бы знать…”

Маша – самая молчаливая из сестер. В 18 лет она вышла замуж за учителя гимназии, который представлялся ей “ужасно ученым, умным и важным”. За свою ошибку (муж оказался “самым добрым, но не самым умным”) М. расплачивается преследующим ее чувством пустоты жизни.

Она носит драму в себе, сохраняя свою “обособленность” и “отдельность”. Живя в высоком нервном напряжении, М. все чаще поддается “мерлехлюндии”, но не “киснет”, а только “сердится”. Любовь М. к Вершинину, выраженная с отважной открытостью и страстной нежностью, восполнила мучительную для нее неполноту бытия, заставила искать смысл жизни, веру: “Мне кажется, человек должен быть верующим или должен искать веры, иначе жизнь его пуста, пуста…”.

Беззаконный роман М. с женатым человеком, отцом двух девочек, заканчивается трагически. Полк переводят из города, и Вершинин уезжает навсегда. Рыдания М. – предчувствие того, что жизнь опять станет “пустой”: бессмысленной и безрадостной. Преодолевая охватившее ее чувство душевного одиночества, М. заставляет себя верить в необходимость продолжения жизни.

Уже сама жизнь становится для нее долгом по отношению к себе самой: “Мы останемся одни, чтобы начать нашу жизнь снова”. Ее слова “Надо жить, надо жить” звучат в унисон с Ольгиными “Если бы знать, если бы знать…”.

Ирина – младшая из сестер. Она купается в волнах любви и восхищения. “Точно на парусах”, ее несет надежда: “Покончить все здесь и в Москву!” Ее жажда жизни питается мечтой о любви, о проявлении своей личности в труде. По прошествии трех лет Ирина работает на телеграфе, уставая от отупляющего безрадостного существования: “Труд без поэзии, без мыслей – это совсем не то, о чем я мечтала”. Любви нет.

А Москва – “снится каждую ночь”, и забывается, “как по-итальянски окно или вот потолок”.

В последнем акте И. – повзрослевшая, серьезная – решает “начать жить”: “выйти за барона”, быть “верной, покорной женой”, работать на кирпичном заводе учительницей. Когда глупая, нелепая гибель Тузенбаха на дуэли обрывает и эти надежды, И. уже не рыдает, а “тихо плачет”: “Я знала, я знала…” и вторит сестрам: “Надо жить”.

Потеряв дом и близких, расставшись с иллюзиями и надеждами, сестры Прозоровы приходят к мысли о необходимости продолжения жизни как об исполнении нравственного долга перед нею. Смысл их жизни просвечивает сквозь все утраты – духовной стойкостью и противостоянием житейской пошлости.