“Одна – из всех – за всех – противу всех!..” (М..Цветаева, стихи)

Свершается страшная спевка,
Обедня еще впереди,
Свобода – гулящая девка
На шалой матросской груди.
М. Цветаева, 1917 год

В какой-то мере заданная тема ограничивает творческие возможности автора сочинения. Трудно выделить из творчества поэта, например, то единственное произведение, в котором воплощены судьбы, ум и характеры.
Более полувека тому назад совсем юная и никому еще неизвестная Марина Цветаева высказала непоколебимую уверен ность:

Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим

стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.

Прошли годы трудной жизни и напряженной творческой работы – и гордая уверенность обернулась полным неверием: “Мне в современности и в будущем – места нет”. Это, конечно, отчасти полемическая крайность, отчасти добросовестное заблуждение, в известной мере объяснимое одиночеством и растерянностью поэта, знавшего силу своего таланта, но не сумевшего сладить с тернистым путем.
Судьба художника не сводится к его личной судьбе: художник уходит – искусство остается. Сама Цветаева сказала гораздо точнее: “…во мне нового ничего нет, кроме

моей поэтической отзывчивости на новое звучание воздуха”. Благодаря этой отзывчивости большой поэт, фатально пытавшийся противопоставить себя своему веку, в конечном итоге оказался неотделим от искусства этого века.
Наследие поэтессы велико. Тринадцать изданных ею книжек и множество, вышедших посмертно. Среди созданного Цветаевой, кроме лирики, – семнадцать поэм, восемь стихотворных драм, автобиографическая, мемуарная, историко-литературная и философско-критическая проза.

Обширное наследие это неравноценно. Есть в нем и то, что пережило свое время или было продиктовано соображениями случайными, злобой давно минувших событий. Но без лучших стихов и поэм Цветаевой сейчас уже невозможно составить достаточно полное представление о русской литературе XX века.

Умом поэтесса не была обижена, характер ее был противоречивый, а судьба к ней была жестока.
Стихи Марина Цветаева начала писать с шести лет (не только по-русски, но и по-французски и по-немецки), печататься
– в шестнадцать, а два года спустя, еще не сняв гимназическую форму, тайком от семьи выпустила довольно объемистый сборник – “Вечерний альбом”. Изданный небольшим тиражом, он не затерялся в потоке стихотворных новинок, затоплявшем тогда прилавки. Его заметили и одобрили такие взыскательные и влиятельные критики, как В. Брюсов, Н. Гумилев, М. Волошин.

Брюсов противопоставлял Цветаеву другому тогдашнему дебютанту – Илье Эренбургу. “Если Эренбург, – писал он, – постоянно вращается в условном мире, созданном им самим, в мире рыцарей, капелланов, трубадуров, то стихи Цветаевой, напротив, всегда отправляются от какого-нибудь реального факта, от чего-нибудь действительно пережитого”. Особенно поддержал Цветаеву при вхождении ее в литературу М. Волошин, который адресовал ей стихи, где писал:
К вам душа так радостно влекома…
О, какая веет благодать
От страниц “Вечернего альбома”!
Характер у Цветаевой был трудный, неровный, неуступчивый. Илья Эренбург, хорошо знавший ее в молодости, говорил: “…она совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, пиетет перед гармонией и любовь к душевному косноязычью, предельную гордость и предельную простоту. Ее жизнь была клубком прозрений и ошибок”.
Однажды Цветаева обмолвилась по чисто литературному поводу: “Это дело специалистов поэзии. Моя же специальность – жизнь”. Замечательная обмолвка!

Жила она сложно и трудно, не знала и не искала ни покоя, ни благоденствия, всегда была в полной неустроенности, искренне утверждала, что “чувство собственности” у нее “ограничивается детьми и тетрадями” Она хорошо знала себе цену как поэту – “В своих стихах я уверена непоколебимо”, но ничего не сделала для того, чтобы как-то наладить и обеспечить свою человеческую и литературную судьбу: “Все в мире меня затрагивает больше, чем моя личная жизнь”.
И при всем том она была очень жизнестойкой: “Меня хватит еще на 150 миллионов жизней”. Она жадно любила жизнь и, как положено поэту-романтику, предъявляла ей требования громадные, часто – непомерные.
Правда, Цветаева писала и о смерти, особенно в юношеских стихах: “Послушайте! – Еще меня любите’за то, что я умру”. Но из этого не стоит делать поспешных выводов, связывая то, что было данью литературной моде, и ее отчаянный уход в небытие после возвращения из эмиграции на Родину.
Мало сказать, что жизнь не баловала Цветаеву – она преследовала ее с редким ожесточением. Поэтесса всегда была обездолена и страшно одинока. Ощущение своего “сиротства” и “круглого одиночества” было для нее проклятием, источником неутихающей душевной боли.

Но не в ее природе было жаловаться, а тем более – упиваться собственным страданием. “Русского страдания мне дороже гетевская радость”, – упрямо твердила она вопреки всем ударам судьбы. Свою муку она прятала под броней гордыни презрительного равнодушия. На самом же деле люто тосковала по простому человеческому счастью: “Дайте мне покой и радость, дайте мне быть счастливой, вы увидите, как я это умею!”
Еще тяжелей пришлось Цветаевой в эмиграции. Она не приняла мышиную возню множества партий и фракций, не стала ввязываться в политические свары. По-видимому, она нисколько не погрешила против истины, когда жаловалась в 1935 году: “Надо мной здесь люто издеваются, играя на моей гордыне, моей нужде и моем бесправии.

У меня же нет никаких средств, кроме писания. Муж болен и работать не может. Дочь вязкой шапочек зарабатывает 5 франков в день, на них вчетвером живем, то есть просто умираем с голоду”.

Тем не менее вера в свои силы ее не оставляет. “Не знаю, сколько мне еще осталось жить, не знаю, буду ли когда-нибудь еще в России, но знаю, что до последней строки буду писать сильно, что слабых стихов – не дам”.
Ценой громадных усилий Цветаева сохранила свою личность на чужой и враждебной ее идеалам земле. Зато она избавилась от снобизма, от эстетства, познала истинную цену жизни и искусства, живя в мире, где то и другое часто оказывалось несовместимым. В своем трактате “Искусство при свете совести” она изучила старый и всегда новый вопрос, что важнее – человек или художник, и ответила: “Быть человеком всегда важнее, потому что он нужнее”.

Рассказ о поэзии неотделим от личности поэта. Личность Марины Цветаевой много планова и выразительна. Ее счастье было в ее творчестве, в стихах, в которых нет ни одного проходного слова, где каждое забито, как гвоздь, по самую шляпку, в которых вольный, неукротимый женский характер возникает буквально из ничего
– из одной интонации:
Уж и нрав у меня спокойный!
Уж и очи мои ясны!
Отпусти-ка меня, конвойный,
Прогуляться до той сосны!…