“Ода” дивану. По роману И. Ф. Гончарова Обломов

Как я люблю тебя, диван, Надежда праздности и лени, Товарищ тайных наслаждений И поэтических отрад! Н. М. Языков

Был у одного петербургского барина диван, широкий, просторный, мягкий. Настолько он был удобен и хорош, что хозяин дивана, Обломов, не желал с ним расставаться. Когда Илья Ильич “был дома – а он почти всегда был дома, – он все лежал” на своем диване в любимой комнате, где мебель, в отличие от других помещений квартиры, не была закрыта чехлами

и шторы не были спущены. Комната, где лежал Илья Ильич, была прекрасно убрана: бюро красного дерева, красивые ширмы, шелковые занавесы, ковры, несколько картин, бронза, фарфор, масса красивых мелочей.

Но ничто из этих вещей не могло сравниться с обшитым шелковой материей диваном! Не могло сравниться потому, что любимое ложе позволяло хозяину лежать: “лежанье у Ильи Ильича не было необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать… Это было его нормальным состоянием “.

Диван тоже любил своего хозяина, не обижался на Обломова за то, что ” задок…оселся вниз, наклеенное дерево

местами отстало”, что на нем часто лежало забытое полотенце или халат, валялись хлебные крошки, или была прислонена только что выкуренная трубка. Не обижался, сознавая: Обломов верен ему и никогда его не покинет. Диван ждал, когда Илья Ильич, встав утром с постели после чая, погружал свое тело в его ласковые мягкие объятия, “подпирая голову рукой”, обдумывал планы переустройства имения, “не щадя сил, до тех пор, пока, наконец, голова утомится от тяжелой работы, и когда совесть скажет : довольно сделано сегодня для общего блага”.

Диван гордился тем, что был единственным слушателем этого философствующего сибарита, разделявшим и его “одиночество, и его молчание, и его разговор, и волнение, и образ мыслей”; вместе с ним воображал “себя каким-нибудь непобедимым полководцем, перед которым не только Наполеон, но и Еруслан Лазареевич ничего не значит… или у страивал новые крестовые походы и воевал, решал участь народов, разорял города, щадил, казнил” , оказывал помощь и проявлял великодушие.

Когда Обломов, принимая у себя в комнате Штольца, философствуя, обвинял свет и общество в том, что его представители ” мертвецы, спящие люди, хуже” его, диван молча соглашался с ним.

В горькие минуты обломовское ложе словно навевало покой, готово было шептать хозяину пушкинские строки:

Если жизнь тебя обманет, Не печалься, не сердись! В день уныния смирись: День веселья, верь, настанет!

Диван, как и Обломов, очень не любил те минуты, когда их “жизнь трогала”, ” щипала исподтишка”. Сколько волнений принесло письмо старосты ” о неурожае, недоимках, уменьшении дохода”! Сколько нервов Обломову и лопнувших пружин дивану!

Но самым тяжелым испытанием для обломовского ложа стали месяцы возрождения Ильи Ильича. Любовь к Ольге Ильинской отняла у него хозяина. Как горько было дивану в течение всего лета не видеть Обломова, не слышать его ворчаний, вздохов, философствований. Он в какой-то момент уже и засомневался : ” А вернется ли хозяин? ” Вглядываясь в брошенный на стуле халат Ильи Ильича, он искал у него поддержки: ” .так же покинут, как и я?” Какой же яркой была радость дивана, когда он вновь ощутил на себе тело хозяина.

Пусть испытал он после этого неудобство переезда, пусть другая квартира, хуже, теснее прежней, но диван уже понял : Обломов – его раб, он навсегда вернулся и целые дни, лежа в ласковых объятиях молчаливого друга, уже не рисовал “узора жизни” , а любовался обнаженными локтями Агафьи Матвеевны…

Какое самодовольство испытал диван, когда услышал горькие слова хозяина, обращенные к Штольцу : ” Я распался навсегда ; ты не спаяешь, не составишь две разорванные половины. Я прирос к этой яме большим местом : попробуй оторваться – будет смерть”. Самодовольство и гордость дивана очевидны: ведь он причина тому…