Очерк о творчестве Лу Синя

За несколько недель до смерти тяжело больной Лу Синь через весь огромный Шанхай приехал в российское консульство, чтобы посоветоваться о надписях к отдельным репродукциям книги о живописи, издававшейся под его редакцией. В сокровищницу мировой литературы произведения Лу Синя вошли еще при его жизни. Он был признанный гений Китая. Его знали далеко за пределами родной страны.

И, тем не менее, некоторые знатоки и исследователи современной китайской литературы называли его то “китайским Чеховым”, то “китайским Горьким”, то “китайским

Рабиндранатом Тагором”. Лу Синь не был ни Чеховым, ни Горьким. Он не был и Тагором.

Он был китайским Лу Синем, сыном своей многострадальной родины – и именно его национальная природа определила его творческий почерк, его неповторимый национальный колорит.

Несомненно Лу Синь испытывал на себе влияние русских писателей, в том числе Горького и Чехова, и в своих произведениях он сам не раз говорил об этом. Но он никогда не подражал им. Литературное наследство Лу Синя составляет двадцать томов художественных произведений, исследований, критики, публицистики и переводов.

Они охватывают период

с 1903 по 1936 год. В 1903 г. Лу Синь приобщился к литературе; он писал статьи для журнала “Прибой Чжэцзяна”, перевел роман Жюля Верна “Из пушки на луну” и пр. В последующие годы он усиленно изучал китайскую иероглифи-ку, занимался исследованиями истории китайской литературы и переводами с западноевропейских языков.

Общее признание, а впоследствии мировую известность принес Лу Синю сборник “Клич” (“Нахань”). Сюда вошли художественные произведения, созданные писателем в 1918-1922 гг.,- “Дневник сумасшедшего”, “Подлинная история А-Кью”, “Кун И-цзи”, “Снадобье”, “Родное село”, “Маленькое происшествие”, “Деревенский праздник” и другие. Автор этого сборника выступил, как первооткрыватель демократической и реалистической литературы Китая. В 1927 г. вышел сборник Лу Синя “Дикие травы”- новеллы, стихотворения в прозе, мастерски отточенные рассказы.

О их содержании лучше всего пишет сам Лу Синь: “Я придерживаюсь просветительских взглядов, то есть, что писать необходимо во имя жизни человека и для улучшения этой жизни”. Творческий путь Лу Синя был дорогой исканий, внутренней борьбы, не свободной от противоречий. Обличитель мира феодализма с его невежеством, ханжеством и предрассудками, борец за раскрепощение личности.

Лу Синь неизбежно приходит к идее коллективной борьбы, перестраивающей мир.

Лу Синь родился в 1881 г. в городе Шаосинь провинции Чжэцзян. Его отец, по фамилии Чжоу, был очень образованным человеком. В автобиографии, написанной в 1930 г., Лу Синь пишет: “Из рассказов я знал, что во времена моего детства у нашей семьи еще было сорок – пятьдесят муг орошаемой земли, и мы жили в довольстве”.

В семье Чжоу землю не обрабатывали и работников для нее не держали: наивысший доход приносила земля, сдаваемая в аренду. Вклад в землю был наилучшим применением капитала. Торговцы, феодалы-милитаристы, банкиры – все они были одновременно и помещиками. Происходила концентрация капитала в деревне.

Укрупнялись землевладения. Сильные теснили слабых. Обезземеливалось и разорялось крестьянство…

Долог летний день в поле. Кажется, нет ему конца. Едва забрезжит свет, в дымке голубых туманов, клубящихся над полями, тянутся на работу одинокие фигуры с неизменной мотыгой на плече.

Почему Крестьянин не уходил с этой земли? Почему он не искал лучшей доли? Ему некуда было идти! Земельный голод заставлял отдавать помещику львиную долю своего урожая.

И жил он в хижине, принадлежавшей помещику. Если арендатор был неугоден или провинился,- его просто сгоняли с земли вместе с семьей. Желающих продать свой пот за горсть чумизы 2 было много!

Обезземеленные, бездомные бродили они по дорогам Китая. Днем и ночью раздавался их жалобный крик, похожий на стон:

Явите мне милосердие! О, явите мне милосердие!..

Детские впечатления легли в основу лиричного и глубоко философского рассказа “Родное село”. Рассказы Лу Синя “Родное село”, “Деревенский праздник”, несомненно, автобиографичны. В них он рисует картины своего детства, детали деревенской жизни и ту необычную атмосферу дружелюбия между помещиками и крестьянами, которая существовала в поместье Чжоу.

С горячей любовью он описывает товарища своих детских игр крестьянского мальчика Жунь-ту. А потом он покажет нам того же Жунь-ту, которого скрутила беспощадная жизнь,- забитого, измученного непосильным трудом, с растрескавшимися руками, со слезящимися глазами. Но на тех же местах играют другие дети: сын Жунь-ту и сын автора.

Тишину взрывают их веселые голоса. И автор, который предвидит светлое будущее своей страны, кончает рассказ на оптимистической ноте:

“Мечта – это не то, что уже существует, но и не то, чего не может быть. Это как на земле: дороги нет, но пройдет много людей и проложат дорогу…”

Мать Лу Синя, малограмотная крестьянка, самостоятельно постигла иероглифику и стала первой учительницей сына. Начиная постигать сложную премудрость китайской грамоты, Лу Синь размышляет о том, что это очень умная грамота – иероглифика. Как занятно отобразила она развитие человеческой мысли, весь путь народа к культуре, к познанию жизни, к вершинам человеческого разума.

Иногда она проста, до смешной наивности, до примитива. Вот иероглиф “дерево”. Так рисует ребенок: линия земли, над ней ствол, а под ней корни.

Ребенок ведь все видит, и то, что под землей, он видит тоже… А вот два дерева, поставленные рядом,- это лес, роща. Как просто!

Но если поставить эти деревья рядом, а над ними еще одно,- разве сразу не видно, что это чаща, заросли, джунгли? Эти иероглифы рисуют, изображают. Поэтому ученые назвали эту категорию иероглифов изобразительными.

Поучая сына грамоте, мать Лу Синя учит его великой мудрости народной. Сколько открытий! Это и археологические раскопки, и постижение глубин философского мышления.

Не потому ли, что так печально детство Лу Синя, все творчество его подернуто легкой дымкой грусти? Словно всегда чуть-чуть затуманены влагой глаза и слегка вздрагивает в тонких пальцах кисточка, из-под которой торопливо бегут по странице вниз нескончаемые ряды взъерошенных, растрепанных и таких живых иероглифов…

Всю жизнь не устанет Лу Синь пить из этого чистого источника разума. И, вместе с тем, в зрелых годах он поймет, что китайская письменность сделалась достоянием избранных. Она не для народа.

И литература, которую Лу Синь любит,- пока тоже не для народа. Непонятен простым людям тонкий и изысканный литературный язык “вэньянь”, изобилующий цитатами из древних мудрецов, аналогиями, понятными только людям, знающим всю классическую литературу да еще и повествовательную литературу предыдущих эпох. И он найдет в себе мужество написать: “Наши мудрецы изобрели трудно усваиваемую и необычайно сложную письменность… не подумав о том, что лишают очень многих возможности читать и писать. Мысли и законы нескольких мудрецов написаны ими для самих : себя – это дошедшая до нас литература древних.

Что касается народа, то он” четыре тысячи лет молчал, хирел и увядал, словно трава, придавленная огромным камнем”. Отсюда был только один шаг до революции в языке. И Лу Синь его сделает.

Он станет основоположником новой литературы – литературы для народа. Он начнет писать о простых людях, тружениках земли и города. И главное, Лу Синь начнет создавать литературу на разговорном языке простого люда – на “байхуа”.

Вот как Лу Синь пишет об этом периоде своей жизни: “Когда мне исполнилось тринадцать лет, в семье произошло большое несчастье, и мы почти разорились; меня отослали жить к родственникам, которые называли меня попрошайкой, и я решил вернуться домой. Мой отец в то время тяжело заболел и умер через три года. Постепенно мы обеднели до того, что не осталось даже средств дать мне образование”.