Объяснение названия вертепной драмы П. Кулиша “Иродова морока (Святочное представление на малорусском языке)

И опять к вертепу обращаются уже в ХІХ веке украинские писатели, и в частности П. Кулиш. Да, в названии вертепной драмы П. Кулиша “Иродова морока (Святочное представление на малорусском языке)” есть и указание на церковно религиозный характер (“святочного представления”), и символ антидуховности, – (Ирод).

Антидуховность торжествует уже с первых страниц пьесы – Ирод вызывающе заявляет: “…царь я на всю губу”, а потому “…заковал в кандалы человеческую мать Правду”. А еще он “…людей режет по своей охоте”;

восхваляется еще и тем, что ему служит сам Черт, и беда его (“морока”) заключается в том, что Черта не боится “запорожский дух”. Такой “мосток” между библейской Иудеей и казацким Запорожьем сразу переводит все события в плоскость Украины ХVІІІ ст. Ирод и Несправедливость, узнав о том, что “Народившись в Вифлееме… тот, который будет на всем мире во век царствовать!”, решают истребить всех младенцев: “Сердюки! решайте, режьте всех маленьких детей!”

Более того, страшный, демонический дух этого приказа Ирода, усиленный репликой: “Не щадите ни одного, всех поубивайте”. Он не просто

призывает слуг заработать владыке “вечный памятник” и славу, но и сделать это “купаясь в крови”. Очевидное человеконенавистничество и беспощадное властолюбие порождают у читателя ХІХ века размышления о демонизме Петра I, который беспощадно расправился с киевским гетманом и с тысячами реестровых казаков.

Понимая настоящую силу Запорожца, Ирод преднамеренный и коварно характеризовал его как “бродягу” и “пьяницу”, как неспособного ни на что, и думает, что получит этого политические дивиденды.

Да, владыка не просто направлял свои мнения, действия и поступки, на творение зла, но и получал от всего того большое наслаждение – высшее проявление антидуховности.

П. Кулеш уже в начале пьесы обращает внимание читателя и на то, что жена Ирода Несправедливость сидит на престоле “…с поникшей головой”. Но оказалось, что она грустила не от того, что кому-то или ей самой очень плохо, – ей было просто “скучно” без творения зла. А когда она узнала о рождении будущего духовного царя Иудеи, она сразу оживилась и очень категорически заявила:

Нет, сего не будет! Чье небо, чей ад мои будут люди!

Для Несправедливости, как и для Ирода, сама мысль о возможности потерять власть есть не только неожиданная, но и ненавистная. Тому же Несправедливость готова пойти на любых злые действия, чтобы сохранить свое властвование. Для этого она готова покорить даже всю нечистую силу:

…не дам новому царю на престоле сесть. Бороться у меня будет Ирод с Чертом….

Но весть о том, что Правда выпущена и “разбиты оковы”, Несправедливость просто ошеломила: “Кривда падает в обморок”. Это действующее лицо откровенно в своих злых намерениях и злодеяниях, в своих негожих отношениях с подчиненными. Пока был жив главный из них, ей жилось хорошо, а когда умер, то “без него не живется”. Несправедливость способна и на крайнюю меру – она готова обратиться и к Иуде (достаточно прозрачный намек на характер и действия прежних казаков-изменников), чтобы уничтожить Иисуса:

Я под его потай миру подошлю Иуду да и вовек на семь мире царствовать буду.

Несправедливость коварно оправдывает свое влеченье к беспрекословной власти желанием “…усе ленивое отродье сгубить сразу”. То есть Несправедливость все свои мнения, слова, действия и поступки, направляет только на творение зла – она символизирует демоническую антидуховность.

Смерть П. Кулеш представил “…сухореброю, шершавой бабою”, во всех действиях и поступках которой воплощенная ненависть к жизни:

Должна неоднократно косить направо и налево чтобы пустыней сдавались царство, всем на удивление.

Как и Несправедливость и Ирод, Смерть в первый раз запаниковала тогда, когда ей не удалось “скосить” Запорожца:

Я уже косу поломала не одну на злюке а у него нет ни страха ни ужаса и в мысли. Свое бессилие перед Запорожцем Смерть выражает в том, что толкает его в “…брюхо костлявой ногою”.

Таким образом, Смерть появляется как воплощения вечной и неутомимой антидуховности – вечной ненависти ко всему живому на Земле. Может именно поэтому здесь, как нигде в другом произведении, П. Кулеш использовал библейские мотивы для характеристики современной ему реакции и для утверждения идеи непобедимого и вечного продвижения жизни, которая появляется воплощением высшего стремления к добру, а, следовательно, и воплощение высшей духовности вообще.

На первый взгляд, все, что есть отвратительного и демонического в мире, воплощено в Черте: то он очень льстиво поводит себя с Несправедливостью, потому что понимает, что ее власть сильнее, влиятельнее, чем власть Ирода (Черт называет ее “моя слава, цаца моя дорога!”; то он подстрекает и Несправедливость, и Ирода, на расправы; то сеет “между людей” сомнения и панику, злодеяния и злобу. Более того, он намеревается “…гайдамаку вбросить в пекло”, чтобы “насолить” даже своим ближним – “всем бы злюкам в сем мире стало тогда тепло”. И все же, может потому, что действия Черта и должны быть творящими зло, они воспринимаются не такими страшными и злыми, как поступки людей – черт лишь подстрекает, а творят зло все-таки бездуховные люди.

Они и есть, по мнению драматурга, основными творцами зла – антидуховными и бездуховными существами.

И все же больше всего внимания П. Кулеш уделяет Запорожцу: он “Входит торжественно. На нем вся одежда сияет яркими цветами и новизною”. Герой-казак перед Иродом и Несправедливостью сразу раскрывает свои недвусмысленные намерения: “Я из вас, проклятых людоморов выдавлю масло!”.

Он видит свое назначение в том, чтобы уничтожать все враждебно людям, все несправедливое: “Треба жить, нужно и бить: наша судьба такая”. А высшая и конечная цель его деятельности – “…защитить от нахала мать Украину”.

Таким образом, в этой пьесе П. Кулеш представил руководителей государства демонически антидуховными (Ирод и Несправедливость), в совершении зла им уступают даже Черт и Смерть. А всей этой антидуховной стае противопоставил свету душа и праведный дух Запорожца. И как бы мы не “дешифровали” описания и характеры действующих лиц, нужно определить главное: П. Кулеш очень удачно и прозрачно, а не двусмысленно (как это принято считать) в библейско-вертепной мистерии поставил и раскрыл вечную проблему: чем заканчивают кровавые властолюбцы – неминуемым и беспощадным наказанием.

Следовательно, П. Кулиш в ХІХ веке актуализировал вертепный сюжет о царе Ироде, который очень был популярным в ХVІІІ веке. Популяризация вертепного сюжета не приобрела в ХІХ веке такой массовый характер, как это было в ХVІІІ веке. А причин тому было несколько: во-первых, в ХІХ веке лишь отдельные писатели-народники (П. Кулиш) прибегали к жанру вертепной драмы, чтобы постепенно ввести его как составную часть народного театра, ведь тематика и проблематика нижних этажей вертепа уже активно внедрялась в украинских водевилях первой половины ХІХ века; во-вторых, сугубо специфические диалоги вертепной драмы ХVІІІ века не прижились в вертепной драме П. Кулиша “Иродова морока”, поскольку на их смену пришли четко выстроены монологи, в которых раскрываются мысли, намерения и стремления действующих лиц.

И уже совсем одиночным явлением стала вертепная драма в начале ХХ века.