Образ родины в лирике Н. А. Некрасова

На уроках, посвященных разбору тем сочинений по творчеству Некрасова, очень важно обратить внимание на образ родины. Чувство страны всегда личностно. “Чтобы быть живой и действенной, любовь (к родине. – И. Е. ) должна быть личной. Не “любовь к любви”, а любовь к лицу”, – писал Г. П. Федотов в статье “Лицо России”.

Каким же увидел лицо родной земли Некрасов?

В программном стихотворении “Родина” это – “болезненнопечальный лик” матери, “безгласной страдалицы”, чей плач отозвался в душе поэта “враждой

и злостью”. Безобразия крепостнической жизни, увиденные в детстве, породили Безобразность Поэтического видения. Черты близких, возникающие в воспоминаниях, расплываются: лик матери – “мелькает меж ветвей”, образ сестры запечатлен “холодною и строгою улыбкой”, а имя няни вызывает в памяти лишь “немногие черты ее бессмысленной и вредной доброты”.

Из своего детства поэт вынес чувство глубокой ненависти, ибо отчий Дом стал для него воплощением пустой и бесплодной жизни, разврата и тиранства. Не в силах простить, Некрасов отвергает все то, что связано для него с “родным пепелищем”.

Но

это лишь первый шаг поэта в установлении личностных отношений с родиной. Упрек, брошенный отчему дому, не заслонил для Некрасова бед­ствий отечества. В разгар Крымской войны он разглядел материнские слезы на лице родной земли и написал стихотворение “Внимая ужасам войны…”, ставшее любимым для А. Блока и А. Ахматовой. Появление в финале стихотворения образа плакучей ивы придает материнскому горю вневременной масштаб, подчеркивает его сокровенность и безысходность.

Оттого и слезы – святые, ибо скорбь матери – это печалование самой земли.

Отныне источником поэзии становится сострадание – в отличие от ненависти чувство спасительное, а не разрушительное.

Стихи мои! свидетели живые
За мир пролитых слез!
Родитесь вы в минуты роковые
Душевных гроз
И бьетесь о сердца людские,
Как волны об утес.

Если учесть тот факт, что в этот период сам Некрасов тяжело страдал от физического недуга, ощущал себя на пороге смерти, то станет еще более очевидным нравственное возмужание поэта, не замкнувшегося в рамках эгоистического существования.

Именно теперь становится возможным приобщение к судьбе страны, принятие ее духовного пространства.

Спасибо, сторона родная,
За твой врачующий простор! –

Скажет Некрасов в стихотворении “Тишина”, исполненном любви к родине. В его образах мы находим переклички и с лермонтовской “Отчизной”:

…Я узнаю
Суровость рек, всегда готовых
С грозою выдержать войну,
И ровный шум лесов сосновых,
И деревенек тишину,
И нив широкие размеры… –

И с гоголевской Русью:

А тройка все летит стрелой.
Завидев мост полуживой,
Ямщик бывалый, парень русский,
В овраг спускает лошадей
И едет по тропинке узкой
Под самый мост…

Тишина родины, открывшаяся поэту, многозначна: это и тишина врачующего пространства; и тишина мирного покоя, временного на “слезном русском пути”; это и затишье, возвещающее “неслыханные перемены, невиданные мятежи”. Не случайно в стихотворении “В столицах шум, гремят витии…” вековую тишину глубинной России нарушает ветер. Возможно, его звуки, “песни ветровые” услышит А. Блок, в 1913-м, в преддверии мировых катастроф, создавший стихотворный цикл “О чем поет ветер”.

Истоки будущих потрясений – здесь, в глубине России.

Поэт, принадлежащий шумному миру столиц (это прочитывается яснее в первой редакции стихотворения), пытается постичь “бесконечные пространства” материземли, и земля приоткрывается ему в своих ключевых образах: “придорожные ивы” создают ощущение пути – страдальческого и бесконечного; “колосья нив” напоминают о главном свойстве земли, дарующей жизнь всему сущему, земли-кормилицы, которая утешает своих детей.

И выгибаются дугою,
Целуясь с матерью-землею,
Колосья бесконечных нив…

Все эти образы мы встречаем в народной поэзии. Г. П. Федотов в статье “Мать­земля” пишет: “Мать-земля – это прежде всего черное, рождающее лоно земли­кормилицы, матери пахаря, как об этом говорит постоянный ее эпитет “матьземля”. Но ей принадлежит и растительный покров, наброшенный на ее лоно. Он сообщает ее рождающей глубине одеяние софийной красоты.

И, наконец, она же является хранительницей нравственного закона – прежде всего закона родовой жизни… Мать-земля, кормилица и утешительница, является и хранительницей нравственной правды”.

Отныне Некрасов в самые сложные минуты жизни будет припадать к спасительной силе родиныматери. Для этого он неизбежно должен был покаяться перед Той, которая даровала ему жизнь. В стихотворении “Рыцарь на час” вновь появится образ родной матери, но теперь сыновнее чувство любви и раскаяния будет преобладать над юношескою отстраненностью.

О прости! то не песнь утешения,
Я заставлю страдать тебя вновь,
Но я гибну – и ради спасения
Я твою призываю любовь!
Я пою тебе песнь покаяния,
Чтобы кроткие очи твои
Смыли жаркой слезою страдания
Все позорные пятна мои!

Ощущение гибельности собственного пути, лишен­ного высокого подвига “за высокое дело любви”, не раз возникает в поэзии Некрасова. В финале этого стихотворения звучит своеобразный приговор самому себе.

Суждены нам благие порывы,
Но свершить ничего не дано.

Но если в “Родине” упрек был брошен “родному пепелищу”, то теперь приходит осознание собственной пассивности и слабости, собственной греховности. Глубокое сыновнее чувство безошибочно приведет его к родной материприроде. Здесь он надеется обрести спасительную нравственную силу (стихотворение “Надрывается сердце от муки…”).

Вековая тишина российской глубинки обретает свое звучание, для поэта целительно чувство природной жизни. Его душа жадно ловит новые звуки, его прозревшее око жаждет красоты и гармонии. Пространство родины открыло пространство души, способной теперь воспринять кристальные истины народной этики.

Люби, покуда любится,
Терпи, покуда терпится,
Прощай, пока прощается,
И – Бог тебе судья!

Как далека эта музыка весны от царящих в мире звуков злобы и вражды! И как долог путь, проделанный Некрасовым для постижения гармонии жизни. Именно чувство любви к родине открыло поэту духовные горизонты. Народное понимание глубинных основ нашего бытия стало и духовным прозрением Некрасова.

Образ матери, не потеряв своих конкретных черт, обрел иную высоту. Вспомним, что в стихотворении “Рыцарь на час” он обратился к ней со словами:

Изреки только слово прощения,
Ты, чистейшей любви божество!

Любовь сострадающая, любовь всепрощающая, любовь жертвенная – это поистине божественная любовь! Некрасов не религиозен, но суть чувства, возникающего в нем, позволяет соотнести видение поэта с еще одним наблюдением Г. П. Федотова: “В добре своем, как и в красоте своей, матьземля не выпускает человека из своей священной власти. В кругу небесных сил – Богородица, в кругу природного мира – земля, в родовой социальной жизни – мать являются… носителями одного материнского начала. Религия материнства есть в то же время и религия страдания”.

Вслушаемся в строки Некрасова.

Она была исполнена печали,
И между тем, как шумны и резвы
Три отрока вокруг нее играли,
Ее уста задумчиво шептали:
“Несчастные! зачем родились вы?
Пойдете вы дорогою прямою,
И вам судьбы своей не избежать!”
Не омрачай веселья их тоскою,
Не плачь над ними, мученица-мать!
Но говори им с молодости ранней:
Есть времена, есть целые века,
В которые нет ничего желанней,
Прекраснее тернового венка…

Некоторая авторская отстраненность вполне объяснима, если учесть, что себя-то поэт обвиняет именно в том, что разучился ходить по тернистой дороге, “погрузился в тину нечистую мелких помыслов, мелких страстей”, не принял тернового венка. В стихотворении “Возвращение”, в котором вновь состоится встреча поэта с родным краем (отметим символичность названия!), он называет себя “изнеженный поэт” и ощущает упрек своей родины, рыдающей под сентябрьским дождем.

Это Некрасов-то – изнеженный поэт! Таков суд его совести, взыскательный и беспощадный, перед лицом матери-земли. Мы же с благодарностью и смирением постараемся вслушаться в те звуки, которые различила чуткая и зоркая душа поэта, открывшего для нас родину.