Образ Печорина одно из главных открытий Лермонтова

“Настоящая природа человека” ощутима и в Печорине “Героя нашего времени”. Она прорывается сквозь “кору” его дворянско-аристократической ограниченности, ставя его в неразрешимое противоречие с окружающим обществом. Но трагизм положения Печорина усугубляется перерастанием внешнего конфликта в конфликт внутренний, что обрекает героя на изнурительную борьбу не только со средой, но и с самим собою.

Печорин неоднократно говорит о своей двойственности. Обычно она рассматривается в русле руссоистского противопоставления

в Печорине “естественного человека” человеку “цивилизованному”. Однако подлинная сложность романа и образа Печорина требует более пристального внимания к рассмотрению лермонтовской эстетической концепции человека.

Интересный материал в этом плане дает отрывок из чернового варианта портрета Печорина. В нем автор-повествователь, сравнивая Печорина с тигром (“Если верить тому, что каждый человек имеет сходство с каким-нибудь животным…”), делал важное заключение: “…таков, казалось мне, должен был быть его характер физический, т. е. тот, который зависит от наших нерв и от более или

менее скорого обращения крови; душа – другое дело: душа или покоряется природным склонностям, или борется с ними, или побеждает их: от этого злодея, толпа и люди высокой добродетели; в этом отношении Печорин принадлежал к толпе”. Воздействие природных задатков и склонностей на формирование человека здесь мыслится явно не таким однозначно положительным, как в различных теориях “естественного человека”.

Формируясь под воздействием “физического характера”, душа способна не только к противоборству с этой природной основой, но и к самопостроению. Природные склонности, страсти – лишь первичные предпосылки душевной жизни, они “принадлежность юности сердца”, как говорил Печорин. Печатью “юности сердца” отмечены чувства и поступки “детей природы” – горцев; это яркие, сильные характеры, подчиненные, однако, бушующим в них страстям.

Во многом сходный с ними по природным задаткам, Печорин далек от их “естественной” непосредственности. В этом преимущество развитого сознания. Если в раннем творчестве Лермонтов отдал дань увлечению идеей “естественного человека”, то в период работы над “Героем нашего времени” она была для него пройденным этапом. В романе нет и следа надежды на возможность исцеления героя, испорченного “цивилизацией”, путем приобщения его к “естественному состоянию” через любовь к “дикарке”: ее любовь оказывается “немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой”.

Перед лицом развитого сознания оказываются одинаково несостоятельными реальные представители как “естественного”, так и “цивилизованного” состояния, с той существенной разницей, что само это сознание является все же принадлежностью последнего.

Для лермонтовской концепции личности и понимания общечеловеческой ценности романа существенна выраженная в нем ориентация на выявление в человеке не только природного и конкретно-социального, но и его общесоциального, т. е. родового начала.

В европейской и русской философской мысли I половины XIX в. идея “родового человека”, наследующего в большей или меньшей мере опыт исторического развития всего человечества, все больше противостояла идее “естественного человека”, по которой человек родится готовым и совершенным от природы, а общество лишь его портит. Выступая против этой теории, Белинский писал, что только “животное родится готовым” и потому оно “не может сделаться ни лучше, ни хуже того, каким создала его природа. Человек бывает животным только до появления в нем… сознания; с этой поры он отделяется от природы и… борется.

С нею всю жизнь свою”. Это суждение прямо перекликается с цитировавшимся черновым наброском портрета Печорина. По мнению критика, человек творится не природой, а “в историческом развитии общества или даже целого человечества”.

Исследуя личность Печорина прежде всего как “внутреннего человека”, Лермонтов, как никто другой в предшествующей русской литературе, много внимания уделял отображению не только сознания, но и высшей, личностно-родовой его формы – самосознания. Поэтому Печорин в большей степени, чем Онегин, мыслитель, идеолог. Он органично философичен.

И в этом смысле он характернейшее явление своего времени, о котором Белинский писал: “…Наш век есть век сознания, философствующего духа…”. Напряженные раздумья Печорина, его постоянный анализ и самоанализ по своему значению выходят, однако, за пределы его эпохи, имеют общечеловеческое значение как этап в жизни человека, вырастающего в личность. Вопреки распространенному мнению, сама по себе рефлексия не недуг, а необходимая форма самопознания и самопостроения общественно развитой личности. Болезненные формы она принимает в переходные эпохи, тут выступая как условие развития личности, критически относящейся к себе и миру.

Размышляя о душе зрелой, Печорин отмечает: такая “душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет”. Печорин говорит о самопознании как о “высшем состоянии человека”. Однако оно для него не самоцель, а предпосылка к действию.

В неукротимой действенности Печорина получила отражение другая сторона лермонтовской концепции человека, существа не только разумного, но и деятельного. “В разумном, нравственно свободном и страстно энергичном деянии,- писал Герцен в 1843 г.- человек… представитель рода и самого себя”. Для Печорина страсти не единственный и не главный источник человеческих поступков, они “не что иное, как идея при первом своем развитии”, и поэтому “глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться”. На волю Печорина воздействуют как страсти, так и разум.

Без постоянного самоанализа и самоотчета нет подлинной свободы выбора, подлинной свободы действия.

Печорин воплощает в себе такие личностно-родовые человеческие качества, как развитое сознание и самосознание, глубина и полнота чувств, восприятие себя как представителя не только наличного общества, но и всей истории человечества, духовно-нравственная свобода, деятельное самоутверждение. Но как сын времени и общества он несет на себе и их неизгладимую печать, сказывающуюся в ограниченно-видовом, подчас искаженном проявлении в нем родового. В личности Печорина наблюдается характерное для антагонистического общества противоречие между его человеческой сущностью и существованием, “между глубокостию натуры и жалкостию одного и того же человека” (Белинский). Как личность с ее внесословной ценностью, Печорин шире ограниченных пределов его времени, среды, обстоятельств, предлагаемых ему обществом социальных ролей.

Он отвергает самые “престижные” из них, ибо они “оплачиваются” превращением целостной личности в “частичного” человека, в обездушенный “социальный вид”.

Герой если и принимает свой дворянско-аристократический статус, то “не всерьез”, как вынужденную роль в трагикомедии жизни (вспомним его размышления после трагического исхода дуэли с Грушницким). Поступки Печорина мелки, кипучая деятельность пуста и бесплодна. Время поставило его перед альтернативой: “или решительное бездействие, или пустая деятельность” (Белинский). Однако в жизненной позиции Печорина больше смысла, чем на первый взгляд.

Печатью мужественности, даже героизма, отмечено его ни перед чем не останавливающееся отрицание неприемлемой действительности. Он умирает, не поступившись своими принципами и убеждениями, хотя и не совершив того, что мог сделать в иных условиях. Лишенный возможности общественного действия, Печорин, тем не менее, стремится противостоять обстоятельствам, утвердить “собственную надобность” вопреки господствующей “казенной надобности”.