Образ Мефистофеля

Имя Мефистофель, возможно, греческого происхождения – “ненавидящий свет”, от me – не, phos – свет и philos – любящий. По другой версии, древнееврейского происхождения – от “мефиц” – распространяющий (разносящий) и “тофель” – скверна, грех. В Библии оно не фигурирует.

Появилось, скорее всего, в эпоху Ренессанса.
“Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо” – так представляется Фаусту Мефистофель в самом начале их знакомства. Возможно, здесь Мефистофель слукавил, потому что никогда

никому блага не приносил. “Добро” для него абсолютное отрицание.

Фауст насмешливо обращается к Мефистофелю:
Так вот он в чем, твой труд почтенный!
Не сладив в целом со вселенной,
Ты ей вредишь по мелочам?
На это Мефистофель отвечает:
И безуспешно, как я ни упрям.
Мир бытия – досадно малый штрих
Среди небытия пространств пустых.
Однако до сих пор он непрерывно
Мои нападки сносит без урона.
Я донимал его землетрясеньем,
Пожарами лесов и наводненьем, –
И хоть бы что! Я цели не достиг.
И море в целости и материк.
Он много лет занимается единственным “клиентом”,

Фаустом, а прочие земные дела текут без его участия. Функция его не глобальная, а узкая, исполнительская – заполучить душу любимого Божьего раба. Глобальных интересов у него нет. Вынужденный служить Фаусту, быть при нем мастером развлечений, он бездельничает и сам не
упускает случая повеселиться.
Самая яркая черта характера Мефистофеля – его язвительная шутливость. Он часто издевается и насмехается над чувствами и переживаниями Фауста, над человеческой алчностью и высокомерием.
Как дух сомнения, отрицания и неверия, он противостоит безграничной вере Фауста в человека и человечество. Он не признает никаких положительных ценностей:
Я дух, всегда привыкший отрицать.
И с основаньем: ничего не надо.
Нет в мире вещи, стоящей пощады.
Творенье не годится никуда.
Однако в критике Мефистофеля есть и рациональное зерно: отрицая все, он отрицает и схоластику, всякое оторванное от жизни знание:
Теория, мой друг, суха,
Но зеленеет жизни древо.
Мефистофель является Фаусту в час заката, на пустынном поле в обличье черного пуделя.
Кругами, сокращая их охваты,
Все ближе подбирается он к нам.
И, если я не ошибаюсь, пламя
За ним змеится по земле полян.
Мефистофель и в облике собаки связан со стихией ада – огнем. Он обладает властью заклинать пламя: в пятой сцене “Погреб Ауэрбаха в Лейпциге”, когда Зибель нечаянно разливает вино, и оно загорается, Мефистофель восклицает: “Стихия милая, смири разгул!”.
Однако ни одной из первоматерий в нем нет, черт – существо иного рода.
Не завладей я областью огня,
Местечка не нашлось бы для меня.
Облик демона создавался богословами по принципу териоморфии. Смешение антропоморфных и звериных черт произошло в эпоху раннего Средневековья. С тех пор Дьявол традиционно изображается с козлиными рогами, хвостом, копытами и (реже) с козлиной бородой, подобно языческим низшим духам. Хвоста и рогов у Мефистофеля нет, и свой отказ от традиционных демонических символов он объясняет необходимостью общаться с людьми в облике обычного человека:
Цивилизация велит идти вперед;
Теперь прогресс с собой и черта двинул.
Про духа северного позабыл народ,
И, видишь, я рога, и хвост, и когти кинул.
Мефистофель часто возится с золотом – это его почти что постоянное занятие: он добывает шкатулки с драгоценностями, которыми Фауст соблазняет Гретхен, сулит добыть из земли древние клады, или попросту грабит.

Мефистофель свою национальную принадлежность определяет без колебаний – во II части “Фауста”, в сцене “Классическая Вальпургиева ночь”, происходящей под небом Греции:
А здесь я, право, не в своей тарелке.
Насколько лучше Блоксбергская высь,
Ты там свой брат, куда не повернись.
Или чуть дальше: “Ах, оттого-то мне на Гарце любо, Что с серой схож сосновый аромат…”
Мефистофель почти не расстается со своей шпагой, однако пускает ее в ход лишь однажды – во время драки с Валентином. В его руках шпага из символа чести и рыцарства превращается в орудие убийства.
Шляпа с петушиным пером еще один атрибут Мефистофеля, который упоминается в шестой сцене “Кухня ведьмы”:
Не уважаешь красный мой камзол?
Петушьего пера узнать не можешь?
Как у классического черта, у Мефистофеля вместо человеческой ноги конское копыто. Первый раз это копыто упоминает ведьма, говоря о нем, как об атрибуте Мефистофеля:
Простите, сударь, мне за грубый мой привет!
Но конского при вас копыта нет,
И вороны куда, скажите мне, девались?
На это Мефистофель ей отвечает:
Цивилизация велит идти вперед;
Теперь прогресс с собой и черта двинул.
Про духа северного позабыл народ,
И, видишь, я рога, и хвост, и когти скинул.
Хоть ногу конскую иметь я должен все ж,
Но с нею в публике являться не желаю
И вот в фальшивых икрах щеголяю,
Как франтовская молодежь.
Второй раз на балу во дворце Императора придворная дама, которой Мефистофель наступил на ногу, вскрикивает: “Ай-ай! У вас нога грузней копыта!”.
Кроме того, Мефистофель хром на одну ногу. Однако, это замечает только Зибель в пятой сцене: “Но отчего прихрамывает он?”
Мефистофель дьявольски многолик. Он непрерывно общается с людьми – каждый раз в ином качестве. Среди людей он держит себя человеком: с гуляками он остряк, исполнитель веселых куплетов; с императором – маг и мастер развлечений; с Фаустом – сводник, слуга, телохранитель со шпагой и ядом наготове, философ-наставник – словом, “что прикажете”.

В мире чертей и духов он столь же пластичен и универсален: ведьмы, демоны и герои античности – с каждым находит он общий язык.
Мефистофель от всезнания отказывается кратко и решительно: “Я не всеведущ, я лишь искушен”. Теоретически всемогущество неотделимо от всеведения. Мефистофель явно не всесилен: он не может сразу привести Гретхен к Фаусту, не может освободить ее из тюрьмы, даже для того, чтобы вернуть Фаусту силы и молодость Мефистофелю требуется помощь ведьмы. “Подумай, друг: не все же мне подвластно!” – как он сам говорит Фаусту.

У Мефистофеля есть трое слуг-наемников: Рауфебольд, Габебальд и Гальтефест, и при них маркитантка Айлебойта. Они служат Мефистофелю за деньги – долю военной или пиратской добычи.
Мефистофель признается, что “средь чертей он сам не вышел чином”. В “Фаусте” вообще много сцен где Мефистофель говорит об ограниченности своей власти. Он, если так можно выразиться, не главный в Аду: “Хотел бы я знать, чем в Греции подогревают для грешников котлы”.

Мефистофель – немецкий черт, его подчиненные – это ведьмы, бесы, духи и всевозможная “нечисть”.
И еще одна деталь: Мефистофель по поведению – демократ, если так можно выразиться. На той же Вальпургиевой ночи он, будучи одним “из признанных владык”, старается не выделяться из общей толпы, не хочет присоединиться к адской знати, собравшейся на вершине горы, и “низшая” нечисть не дает ему пройти. Лишь тогда он вспоминает о своем нобилитете и кричит: “Дорогу!

Господин Фоланд идет!”, то есть пускает в ход тайное имя, известное только своим, – произносит его, как заклинание, единственный раз во всей трагедии.
Образ Мефистофеля, созданный Гете Образ Мефистофеля вдохновлял таких художников, как Эжен Делакруа, Михаил Врубель и многих других, послужил прототипом для Воланда из романа “Мастер и Маргарита” Михаила Булгакова.