Образ автора в романе “Исповедь Клода”

Философия Клода несложна и напоминает внутренний мир юного Золя. Общественную программу ему заменяет моральная концепция, заимствованная у Мишле. Выдвигая в романе мотив связи с продажной женщиной, автор как бы противоречит проповеди чистого семейного счастья у любимого философа, а также собственным морально-эстетическим требованиям и планам.

Но эта видимость расхождения уничтожается тем, что Золя приписывает своему герою понимание любви, вычитанное из книг Мшиле, которыми сам он увлекался в 1859-1860 гг. Порабощенный своей позорной, унизительной

страстью к распутной и обманывающей его Лоране, Клод все же утверждает, что “женщина рождена для одной любви”. Его преследует “ненасытное желание девственности”, “постоянная мысль о возвышенной нетронутой еще чистоте”, стремление к “вечной” телесной и духовной близости, основанной на взаимном доверии и понимании.

В самом падении Клод сохраняет чистоту и душевное благородство. Сцены необоснованной ревности, мучительных и ненужных терзаний, издевательств над любовницей, заполняющие чувство Октава (“Исповедь сына века”), занимают незначительное место в романе Золя,

главным образом во второй мелодраматической и более слабой его части. К Лоране Клода влечет не разврат, а органическая потребность любви, стремление найти в этом чувстве ласку и теплоту.

А его ревность вызвана крушением веры в дружбу, в любовь, ужасом перед угрозой полного одиночества. “Я не хочу оставаться совсем один, нищий и униженный. Мне страшно”,- говорит Клод. “Все мое существо невыносимо страдает при мысли о том, что она может уйти от меня: я боюсь пустоты. Потеряв ее, я потеряю семью, все свои привязанности, все, что еще удерживает меня на земле.

Господи, не дозволяй ей оставить меня сиротой”.

Цель произведения, несмотря на откровенность физиологических деталей (кстати, и в этом, возможно, чувствуются уроки Мишле), по замыслу Золя, должна была оставаться чистой и поучительной.

Подражая “учительству” Мишле, Золя хочет с помощью истории Клода открыть глаза своим друзьям, двадцатилетним юношам, помочь им извлечь урок из его “потерянной юности и разбитой любви”. Он утверждает, что решился издать эту рукопись “во имя правды и всеобщего блага”. В противовес большинству романтических “дневников волнений страдающего сердца” Золя заканчивает роман моральным возрождением героя, уезжающего на родину, чтобы “почерпнуть новую молодость” в “широких просторах”, в “жгучем чистом солнце”.

“То была, братья, утренняя заря”,- символически звучат заключительные слова романа.

Центральной проблемой произведения сам Золя, очевидно, считает “падение и искупление”: кризис романтического отношения к миру, возвращение к жизни, борьбе, груду и вместе с тем кризис нравственный – падение и исцеление героя, в мишлеанском смысле.

Жизнь богемы, поэтические мечтания и одиночество, пылкая любовь и частые измены,- все это слишком обычные темы в романтической да и в реалистической литературе тех лет. Конечно, прежде всего вспоминается Мюрже. Но аналогия не устанавливается.

Золя, как и Валлес, объявляет поход против слащавой поэтической идиллии, созданной певцом парижских мансард. Но если Валлес (“Отщепенцы”, “Воскресенье бедного молодого человека”) показал преимущественно социальную и бытовую трагедию почитателей “свободного” искусства, то Золя разоблачает их опоэтизированную в литературной традиции мораль.

Клод, соединившись с Лоране, обольщает себя надеждой на ее нравственное возрождение. Он не один раз вспоминает Дидье, совершившего чудо очищения куртизанки и признавшего Марион де Лорм своей женой у подножия эшафота. Но ни обстоятельства, ни, главное, сама Лоране не способствуют такой развязке.

Реально выписанная обстановка нищенского существования в четырех стенах нетопленного чердака делает невозможным разрешение вопроса в романтическом плане.

Ново и необычно для литературной традиции образа изображение “падшей”. Лоране не обладает секретом Флер де Мари (Эжен Сю – “Парижские тайны”), сохранившей в своем падении нравственную чистоту. В ней нет и следа неотразимой прелести Марьон де Лорм (Гюго), лукавого очарования Манон Леско (Прево).

Автор не захотел окружить ее ореолом фанатической чувственности (Флобер – “Ноябрь”) или социального трагизма (Гюго – “Отверженные”, образ Фантины), лишил ее черт душевного благородства, украшающих Пышку и Мадемуазель Фифи (Мопассан), не оставил ей даже животной красоты (Мопассан – “Сестры Рондоли”) и простого человеческого добродушия (Мопассан – “Дом Телье”).