Оборона Севастополя в “Севастопольских рассказах” Толстого

На протяжении всей жизни Толстой был очень чуток к движению истории. Военная служба на Кавказе и участие в обороне Севастополя отодвинули ряд замыслов и привели к созданию цикла военных рассказов, ниспровергнувших традиционность военных описаний и впервые в русской литературе отобразивших реальную картину войны. Вместе с тем исходная и кардинальная толстовская мысль о “человеческом единении” столкнулась в условиях войны, по мнению писателя, с самым глубоким и трагическим противоречием исторической жизни человечества.

Именно

поэтому в центре внимания Толстого оказалась психология войны, прежде всего проблемы патриотизма (истинного и мнимого), храбрости (настоящей ж ложной). К самой же попытке осмысления военных событий в широком философско-историческом плане восходит по существу основной круг вопросов идейно художественной проблематики “Войны и мира”.

“Набег” (1852) – первый из рассказов этого цикла. Набег как активное военное действие занимает в этом произведении достаточно ограниченное место и слагается из двух сопоставленных и противопоставленных актов – нападения и защиты. И то и другое как бы вводится в

основную тему рассказа – картину жизни природы от восхода солнца первого дня до его заката в итоге второго дня.

Само понятие “набег” обозначает нечто вторгающееся извне в процесс жизни и разбивающее его. В толстовском сюжете анализ первого акта набега – нападения (захват горного татарского аула) – обнажает бессмысленность действия, несостоятельность людей, его определивших или рвавшихся к его осуществлению (прапорщик Аланин, поручик Розенкранц). В анализе защиты (где действие нравственно оправдано) исследуется понятие храбрости, этическая неоднородность которой остановила на себе внимание Толстого еще в юности при чтении “Характеров” Лабрюйера.

Истинная храбрость – понимание того, чего “нужно бояться” ж “чего не нужно бояться”, – неотъемлемое достояние народа, олицетворяющего в рассказе универсально-идеальную человече скую душу, в которой не должно быть “чувства злобы, мщения или страсти истребления себе подобных”.

“Севастопольские рассказы” (1855), приближающиеся по жанру к публицистическим очеркам, тематически связаны. Но общий сюжет – оборона города, окончившаяся капитуляцией, – отражает ее разные временные периоды. Осмысление Толстым войны и оценка русской текущей действительности были связаны с этим процессом движения к трагическому финалу.

Этим процессом объяснялся и переход от апофеоза героизма и веры в победу “Севастополя в декабре” к скепсису и резкому критицизму “Севастополя в мае” и к обличению неподготовленности России к делу национальной обороны в “Севастополе в августе”.

Оборона Севастополя – нравственно оправданное и справедливое военное действие в масштабе страны – позволяла Толстому увидеть полное и объективное проявление человеческих характеров в пределах от высшего офицерского до рядового состава. Русский простой народ раскрылся перед Толстым как та главная сила, которая прежде всего и породила героический дух общей атмосферы осажденного города, ставший главной темой “Севастопольских рассказов”.

В первом рассказе – “Севастополь в декабре” – этот героический дух делается коллективным действующим лицом, которое призвано перевести зрителя, читателя и человека вообще на иную, более высокую студень восприятия и осмысления исторически значимых явлений.

Собирательное “Вы”, обращенное к “не участнику” событий,- другое действующее лицо рассказа. Ему предложено путешествие – путь на 4-й бастион, сердцевину севастопольской обороны. Этот путь краток по времени, но максимально динамичен: впечатления, связанные с дорогой на 4-й бастион, радикально меняют “устоявшиеся” нравственные критерии героя – “не участника” событий. Работа сознания героя-зрителя обусловливается контактом с мироощущением участников обороны, которое отражалось в их “глазах, речах, приемах” и именовалось “духом защитников Севастополя”, совершавших подвиг как обычное и будничное дело.

Это мироощущение дано в рассказе как нечто единое по сути, связующее людей я вытекающее из трагического и высокого творческого действия – защиты отечества. Утверждающим испытанием этого мироощущения являлась “война в настоящем ее выражении – в крови, в страданиях, в смерти”.

Коллективный образ защитников города, активно воздействующий на перестройку сознания героя-зрителя, выступает в рассказе как своеобразный действенный фон, организующий движение сюжета. Вместе с тем осмысление защиты отечества как звена в цепи причин и следствий общественно-исторического порядка, а участников защиты как разных социально-психологических индивидуальностей обусловливает дальнейший анализ Толстого: в двух последующих севастопольских рассказах предметом этого анализа становится мироощущение самих участников обороны, тематически к этим рассказам примыкает и “Рубка леса” (1855), кавказская проблематика которой органично смыкается с севастопольскими впечатлениями Толстого.

Сюжет “Севастополя в мае” слагается из двух эпизодов перемирия, обрамляющих момент военных действий. Эпизоды “мира” в ходе войны призваны показать однозначность самовыявления офицеров, стоящих на разных ступенях социальной лестницы. Причина этой однозначности – в единстве мотива ложного самоутверждения: в тщеславии.

Толстой вскрывает его истоки, обнажает разновидности, степени (зависящие от удаленности или близости к народу) и формы выявления.

Этическая дискредитация офицерского состава (которому противостоит социально и нравственно однородная народная масса) связана в очерке с трагическим ощущением надвигавшейся катастрофы поражения. Вместе с тем толстовский анализ идет дальше. Люди, нравственная несостоятельность которых столь очевидна, гибнут (или могут погибнуть в любой момент), выполняя свой человеческий и гражданский долг.

Подвергая тщеславие испытанию войной и смертью (реальной или возможной), Толстой стремится отыскать тот внутренний человеческий резерв, который способен тщеславию противостоять и сделать восприятие человеком себя и других более глубоким.

Таким источником во втором севастопольском рассказе выступает “диалектика души”, которая именно с этого рассказа перестает быть достоянием автобиографического героя Толстого и утверждается писателем как всеобщая форма внутренней жизни, могущая “быть обнаруженной в каждом”. Именно “диалектика души” заставляет капитана Михайлова критически посмотреть на собственное поведение, покраснеть князя Гальцына.

Если в первом севастопольском рассказе внутреннее движение героя, знакомящегося с жизнью осажденного города, обусловлено его контактом с добром (в его общественно-историческом наполнении), то прозрение младшего Козельцова, участника событий в рассказе, завершающем цикл, – результат столкновений героя со злом (в его социально-нравственном и историческом проявлении). В отличие от нарастания чувства общности и единения с другими людьми в первом рассказе, во втором – рождение и углубление ощущения одиночества. Самый факт осознанной Володей Козельцовым возможности непонимания людьми друг друга рождается как итог “впечатлений дня”, предпоследнего дня обороны города. “Беспорядочное состояние души” воспринимается героем и как собственная несостоятельность – следствие восприятия жизни лишь во внешних ее проявлениях. Привычные нормы мироощущения рушатся.

Общая трагедия защитников Севастополя переводит сознание героя на новый, более высокий уровень.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Оборона Севастополя в “Севастопольских рассказах” Толстого