Об истории создания стихотворения Лермонтова “Смерть поэта”

Получившее широкое распространение в списках, оно противостояло официальной версии и способствовало оформлению противоположной трактовки образа Пушкина.

Несколько слов об истории создания стихотворения. Лермонтов был болен, когда по городу разнеслась весть о дуэли и ее итоге. Лечил Лермонтова доктор Н. Ф. Арендт – от него, навещавшего умиравшего поэта, и от других приходивших в дом людей двадцатитрехлетний поэт узнал подробности. Чувство неизмеримой потери, острейшая душевная боль соединились с ненавистью к свету, ко всем, кто распространял

клевету О причинах гибели Пушкина.

В некоторых кругах, в великосветских салонах защищали Дантеса, обвиняли Пушкина. Об этом упоминала в воспоминаниях С. Н. Карамзина. Е. Н. Мещерская писала о контрасте между “плебейскими почестями” поэту и равнодушии “раззолоченных салонов”

“Невольное, но сильное негодование вспыхнуло во мне против этих людей, которые нападали на человека, уже сраженного рукою божьей, не сделавшего им никакого зла и некогда ими восхваляемого”,- вспоминал Лермонтов.

Первые пятьдесят стихов “Смерти поэта” были написаны 28 января (по старому стилю). Они

быстро разошлись в списках, читались наизусть, декламировались и передавались из рук в руки. Вскоре Лермонтов узнал, что Дантес и Геккерн, как иностранцы, не подлежат российскому суду.

После того как 6-8 февраля раненный в руку Дантес предстал перед судом и действительно отделался легким наказанием, разгневанный поэт пишет дополнение, а также прибавляет стихотворный эпиграф.

Появились мнения, что эпиграф, обращенный к государю (“Отмщенья, государь, Отмщенья! Паду к ногам твоим. Будь справедлив и накажи убийцу” и т. д.), смягчает общий тон негодования, отводит обвинение от венценосного государя и обращает гнев на толпу царедворцев у трона.

Герцен в статье “О развитии революционных идей в России”, высоко оценив отклик Лермонтова, видел в прибавлении эпиграфа непоследовательность автора. О том, что наличие эпиграфа “смягчало смысл последней строфы”, пишет и И. Л. Андроников. Он замечает, что в ряде копий стихи переписаны без эпиграфа, потому, видимо, что он предназначался не для всех, что сам Лермонтов, именно желая смягчить общий тон стихотворения, стремился довести до III отделения полный текст с эпиграфом. Однако нам кажется более верным и убедительным толкование смысла эпиграфа, при котором его прибавлением общая взрывчатость и сила стихотворения в целом усиливается.

См., к примеру: Иванова Т. Об эпиграфе в стихотворении Лермонтова “Смерть поэта”.

В середине февраля Бенкендорфу был передан полный текст стихотворения, аттестованного как “бесстыдное вольнодумство, более чем преступное”. Было заведено “Дело по секретной части Военного министра о непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии гусарского полка Лермонтовым”.

Что же возмутило и испугало николаевских жандармов? Почему стихи на смерть Пушкина признаны непозволительными и очень опасными? Поэтическая эпитафия была вызвана гневом и скорбью, жаждой справедливости, отмщенья, благоговением перед светлым гением Пушкина, перед героической его личностью.

Стихи, по-пушкински совершенные, поразительно глубоко и точно отразили суть трагедии, понятой как катастрофа национальной культуры.

Взволнованно и смело опровергались поэтом домыслы и легенды, кривотолки о причинах дуэли, обвинения Пушкина и его жены. Заглушая ропот клеветников, Лермонтов утверждал, что поэт “восстал… против мнений света”, против палачей “свободы, гения и славы”. Не один Дантес, а “жадная толпа” у трона виновна в гибели благородного певца.

Его долго губили лицемерием, клеветой, раздували “чуть затаившийся пожар”.

Лермонтовские оценки Пушкина, характеристика поэта отвергали вымыслы о просветленной христианским смирением его кончине: нет, умер он непреклонным, “с свинцом в груди и жаждой мести, поникнув гордой головой…” В дописанных стихах поднята на новую высоту идея мщения.

Эти крамольные по тем временам мысли прочитывались современниками. В короткое время стихи стали известны в широких кругах. Они были высоко оценены истинными друзьями Пушкина.

Бывший в 1837 году учеником Училища правоведения В. В. Стасов вспоминал, как “подымала сила лермонтовских стихов”, как “заразителен был жар, пламеневший в этих стихах. Навряд ли когда-нибудь еще в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление”. Идеи лермонтовского стихотворения отозвались в других, позже созданных поэтических откликах на кончину Пушкина. Прямым виновником трагедии назвал царя Н. Огарев в стихах “На смерть поэта”:

…зло и низостно и больно Поэта душу уязвил. Когда коварными устами Ему он милость подарил, И замешал между рабами Поэта с вольными мечтами.

Независимый образ Пушкина утверждал А. Креницын, обращаясь к поэту:

О, сколько сладостных надежд И дум заветных, и видений, На радость сильных и невежд, Ты в гроб унес, могучий гений. Во мраке ссылки был он тверд, На ложе счастья – благороден, С временщиком и смел, и горд…

Э. Губер вторил в поэтическом отзыве Лермонтову, продолжая мотив “суда веков” над убийцей, “с клеймом проклятья на челе”. Юнкер П. А. Гвоздев обратился к Лермонтову, написав “Ответ” на его стихи о смерти Пушкина. Разделяя гнев, благородный порыв “младого поэта”, вставшего на защиту гения, Гвоздев отмечает, что тем, в кого метил Лермонтов, недоступны чувства печали и сожаления.

У этих душ презренных сердца, “покрытые зимней вьюгой”. Им песнь “На смерть Пушкина” страшна “как суд кровавый, Для них она, как грозный меч…” Автор обращения предвидит тяжкую участь дерзнувшего встать на защиту погибшего и призывает его к твердости духа:

…Твой стих свободного пера Обидел гордое тщеславье, И стая враг у ног царя, Как милость, ждет твое бесславье… Не ты ль сказал: “Есть грозный суд!” И этот суд – есть суд потомства, Сей суд прочтет их приговор, И на листе, как вероломство, Он впишет имя их в позор.

Так завершалась перекличка с лермонтовскими стихами, предоставляя будущему оценить подвиг Пушкина и его младшего собрата по перу. Стихи датированы 22 февраля 1837 года. Они не могли попасть в печать, впервые опубликованы в “Русской старине” в октябре 1896 г. Непредназначенные для обнародования, они отражают идеи некоторых представителей молодежи лермонтовского поколения.