Об эпиграфе к роману “Мастер и Маргарита”

Роман (бессмертное произведение) М. Булгакова “Мастер и Маргарита” со времени опубликования несколько раз менял свой статус среди читателей. Сперва – любимый Роман интеллектуальной элиты, знак приобщения к высокой и полузапретной культуре. Затем – культовый роман для массового читателя, это тогда широко цитировались афоризмы о “второй свежести” и о том, что никогда и ничего не надо просить, а подъезд дома на Садовой стал местом молодежной тусовки.

И вот, наконец, – произведение из школьной программы…

В связи

с этим, нынешним, статусом романа наблюдается стремление ввести явно необычное произведение в привычные рамки, навесить очередной ярлык, “разъяснить” (как сказал бы сам Булгаков), и “разъяснить” совершенно определенным образом.

Дело в том, что еще в конце 80-х годов зазвучали высказывания священнослужителей о том, что “Мастер и Маргарита” – роман “дьявольский”, прославляющий сатану, и что даже держать его в доме православный христианин не должен.

Да, перед мыслящим читателем неизбежно должен встать вопрос: как воспринимать образ Воланда и сами его деяния? Ведь Воланд так обаятелен;

ведь он наказывает лишь взяточников, бюрократов, предателей, развратников и даже богохульников! И это при том, что чуть ли не с первых страниц более или менее образованный читатель знает: перед ним князь тьмы.

Сатана.

Сатана – положительный герой? Роман (бессмертное произведение) – о дьяволе, как иногда говорил сам Булгаков? Разве одно это не заставит ужаснуться и содрогнуться, особенно в наши дни возрождения христианского мировоззрения (возрождения, зачастую, увы, показного)?

Слегка утрированный взгляд на образ Воланда и авторскую позицию, с которыми приходится сегодня встречаться, примерно таков:

Воланд должен вызывать ужас и отвращение; а раз этого не происходит, автор на его стороне. И тогда роман – произведение сатанинское и антихристианское, а образ Христа в нем заведомо искажен. А если это кощунственное произведение включено в школьную программу, задача учителя – спасти неокрепшие души школьников, объяснив им это.

Другое, несколько отличное мнение пришлось услышать недавно на одном из учительских семинаров: Булгаков вовсе не славит дьявола, но понять это трудно, и задача учителя – правильно истолковать роман. Соглашаясь с этим тезисом, никак не могу принять само предложенное истолкование: никакой справедливости Воланд не вершит и вершить не может, так как справедливость на земле вообще неосуществима до Страшного суда (с позиций богословия и христианской религии, наверное, так оно и есть, но где это показано в романе?); в Москву же сатана является за романом Мастера, якобы содержащим его, сатаны, оправдание (доказательств чему в тексте я также не нахожу)…

Мы вновь сталкиваемся с желанием – и даже требованием – разъяснить, в чем ошибался Булгаков (а на очереди Лев Толстой, Достоевский и Пушкин). Разъяснить на этот раз не с позиций марксизма-ленинизма, а с позиций православия.

Порочность такого подхода очевидна: он порождает у школьника и читателя вообще нигилизм и высокомерие, создает у него иллюзию всезнания, воспитывает презрение к писателю, который “не понимал” очевидных вещей.

А причина в том, что такой подход начисто игнорирует всю художественную сторону произведения: систему образов, композицию, многочисленные реминисценции и культурные аллюзии. Остается голая схема, которую можно толковать как угодно, не оглядываясь на текст.

Природа же истинно художественного произведения такова, что в нем нет лишнего, случайного – важно все. В полной мере это относится и к эпиграфу. О нем и о его ключевой роли в разрешении “проблемы Воланда” и пойдет далее речь.

I

“Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо”, – этот ответ Мефистофеля на вопрос Фауста: “…так кто ж ты, наконец?” – М. А. Булгаков сделал эпиграфом к роману, как будто сразу высказывая свое отношение к Воланду. Но понять эти слова можно только в контексте трагедии Гете.

Почему Мефистофель так себя рекомендует? Действительно ли черт (а точнее, злая сила, частью которой он является) совершает благо для людей? Тогда в разряд “сатанистов” впору записать и Гете.

А может, Мефистофелю надо просто привлечь Фауста, очаровать его, чтобы обмануть?

Конечно же, Мефистофель лжет; уточним: думает, что лжет. На протяжении всей трагедии этот умный, язвительный, обаятельный черт только и ждет подходящего случая, чтобы погубить Фауста, заставить его произнести условленную фразу: “Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!” – и завладеть его душой.

Но зачем эту лживую саморекомендацию Булгаков выбрал из множества афоризмов Мефистофеля? Неужели принял за чистую монету?

Вот теперь пора вспомнить, кто дал Мефистофелю право искушать доктора Фауста и чем это обернулось.

Вспомним Пролог на небе.

Дьявол уверяет, что человек – ничтожество; Бог убежден в величии своего творения. Доктору Фаусту суждено стать в этом споре олицетворением всего человеческого рода. Погубит он свою душу, предавшись низменным стремлениям, – прав дьявол; выстоит – прав Господь. А тот спокойно отдает “раба своего” в лапы дьявола.

Почему?

А почему Бог спокойно отдает на испытание другого своего верного слугу – Иова – в знаменитой библейской истории?

Не вызывает сомнений, что в Прологе на небе Гете опирается на Книгу Иова. Там тоже идет спор между Богом и сатаной о вере человека и о его верности Богу. И Бог настолько уверен в Иове, что говорит сатане: “…вот, все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей” (Иов; глава 1, стих 12).

Заметим: сатана может делать с Иовом только то, что Бог ему позволил.

Первое испытание Иова заканчивается победой праведника над сатаной: лишившись всего имущества и всех детей, Иов “сказал: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно! Во всем этом не согрешил Иов, и не произнес ничего неразумного о Боге” (глава 1, стих 21-22).

Правда, второе испытание – проказу, бывшую для древнего иудея не просто неизлечимой болезнью, а знаком немилости Божией, Иов выдержал с трудом. Кажется, он восстает против Бога. Но стоило Господу заговорить с бунтовщиком, как тот, пораженный открывшимся ему величием Творца, смиряется и восславляет его.

И это смирение – не тупое, покорное, а выстраданное – более всего по душе Господу: “…вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов” (глава 42, стих 8).

Стремясь посрамить Бога и погубить праведника, библейский сатана достиг прямо противоположного результата: засвидетельствовал силу Господа и помог Иову утвердиться в вере и обрести награду. Желая зла, совершил благо.

Вернемся теперь к Фаусту. Чего добился Мефистофель, стремясь погубить его душу и посрамить весь род человеческий? Фауст попадает в рай!

Даже подписав договор с дьяволом, поддавшись многим соблазнам, Фауст сохранил в себе божественную искру, веру в добро, справедливость, гармонию, стремление утвердить (в духе идей Просвещения) добро на земле, среди людей. И ведь роковую фразу Фауст произносит не в самодовольном успокоении, а предвкушая создание нового, прекрасного мира, так что Мефистофель смошенничал, открыл свою истинную сущность, доказал, что дьявол, как бы ни был он обаятелен, прежде всего лжец, обманщик, лукавый.

Не сводя идейное содержание бессмертной трагедии только к этому, отметим все же, что финал служит разрешением спора из Пролога на небе. И напомним, как уверен в своем торжестве Господь:

Когда садовник садит деревцо,
Плод наперед известен садоводу.
(Перевод Б. Пастернака)

Читатель осознает, насколько могущественней и мудрей у Гете Господь, нежели дерзнувший с ним спорить Мефистофель. Бог спокойно позволяет искушать Фауста, потому что заранее знает: Фауст выдержит испытание. Иначе и быть не может: всеведение – неотъемлемый атрибут Божественности.

И как жалок и смешон становится тогда черт, самонадеянно рассчитывавший победить того, кто все знает наперед!

II

Таким образом, смысл эпиграфа может быть только один: дьявол (Мефистофель, Воланд или некая “сила”, частью которой они являются) хочет зла. Но он не может выйти за рамки дозволенного свыше и, думая, что действует по собственной воле, только служит орудием Божественного промысла – невольно совершает благо.

Подтверждается ли такое понимание эпиграфа содержанием самого романа? Очевидно, да.

Воланд величествен, мудр, вроде бы справедлив… Но таким враг рода человеческого и должен казаться, подобно Мефистофелю, чтобы привлекать сердца и губить поверивших ему смертных. Автор же приоткрывает перед нами истинную сущность князя тьмы: “…левый, зеленый (глаз) у него совершенно безумен, а правый – пуст, черен и мертв”; смех у него – “сатанинский”, а в канун Пасхи, завершив свои дела на земле, он вместе со свитой обрушивается в провал – в преисподнюю.

Да и само выбранное после долгих размышлений имя Воланд в средневековых немецких диалектах означало “обманщик, плут” (по-русски черта тоже ведь называют “лукавый”) (Утехин, с. 291; Яновская, с. 195).

Творит ли Воланд добро? Нет, он вершил зло: “толкает под трамвай” Берлиоза (вспомним слова Ивана Бездомного: “Он его нарочно под трамвай пристроил!”), загоняет в сумасшедший Дом самого Ивана, губит жизнь Римского, убивает Майгеля… Он и его свита жестоко издеваются над Лиходеевым, Варенухой, Бенгальским и многими, многими другими…

Воланд, несомненно, должен погубить душу Маргариты, вовлекая ее в отвратительный шабаш “великого бала”. А какое “добро” он собирался сделать Мастеру, вытаскивая нищего, бездомного и безумного из лечебницы, где тот надеялся обрести прибежище? А благо ли – восстановить роман, который все равно не может быть напечатан?

Но все зло в романе поставлено в самые жесткие рамки. Столкновение с ним изменило к лучшему личность Бездомного, Лиходеева, Бенгальского, Варенухи. Почему?

Вовсе не потому, что этого хотел Воланд: просто они раскаялись, и дьявол более над ними не властен. Не по желанию Воланда, а вопреки ему осуществляется справедливость в эпизоде с Фридой (чья судьба, заметим, перекликается с судьбой гетевской Гретхен, попавшей на небеса). И самое важное доказательство: не погибла душа Маргариты, потому что ценой собственной погибели героиня собиралась купить спасение другого человека – Мастера; но и об этом была готова забыть, чтобы помочь Фриде.

Думается, не будет кощунством вспомнить здесь слова: “Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее” (Мф., глава 10, стих 39).

В заключение Воланд выполняет волю Иешуа. Нас не должно смущать, что его просят: это не обязательно должно означать, что Иеуша и Воланд – Свет и Тьма – равноправны. Дело, возможно, в характере самого Иешуа, не желающего и неспособного приказывать. Можно снова вспомнить Господа у Гете, любезно беседующего с Мефистофелем и провозглашающего: “Таким, как ты, я никогда не враг”.

А раздражение Воланда в разговоре с Левием Матвеем вызвано не только неприязнью к “рабу”, который не хочет признавать силу Тьмы, но и необходимостью подчиниться (вероятно, в который уже раз) воле Добра.