Новизна в жанрах бытовой драмы и комедии у Островского
В пьесах, посвященных старой теме “темного царства”, Островский находит новые повороты действия и новый колорит. Ведь за минувшие годы “темное царство” с его самодурным произволом подалось, уступило, хотя и не оказалось сломленным до конца. “Безответные” и “робкие”, жертвы самодурства стали смелее поднимать голову и требовать своих прав; “сильные” и “своевольные” принуждены были обуздывать свои прихоти: их могущество ускользало от них. Неторопливые, эпические, “романные” темпы “Банкрота” и других
Привычка к безнаказанности долго мешает таким людям старого закала, как Ахов в комедии “Не все коту масленица” (1871), понять, что времена беспрепятственного самодурства Тит Титычей прошли безвозвратно.
Недоумение перед зрелищем рухнувших на их глазах патриархальных порядков вызывает у самовластного хозяина испуг, растерянность и помутненность сознания. Благим матом кричит “караул!” заблудившийся в сумерках в анфиладе комнат собственного дома Ахов. Копил, грабил, нахватывал и заблудился в собственном богатстве.
Ахов еще пытается проповедовать “один
Новизна даже в традиционных для Островского жанрах бытовой драмы и комедии еще решительнее обозначилась в его современной социальной сатире “На всякого мудреца довольно простоты”. Попробуем рассмотреть эту пьесу пристальнее, поставим как бы под увеличительное стекло главных ее лиц, многие подробности и само движение действия. Быть может, внимательное историческое изучение лучше всего подскажет нам, как ставить эту пьесу и другие пьесы Островского сегодня.
Впервые комедия “На всякого мудреца довольно простоты” была напечатана на страницах журнала “Отечественные записки” в ноябре 1868 года и тогда же, в сезон 1868/69 года, сыграна на Александрийской сцене в Петербурге и в Малом театре в Москве. С то” поры она много раз была переиздана и бессчетно представлена на столичных и провинциальных подмостках.
О наиболее знаменитых постановках пьесы – а ставили ее все – от Немировича-Данченко до Эйзенштейна-можно теперь прочесть в статьях и книгах критиков ушедших лет. Иные спектакли, наверное, на памяти у читателей; “Мудреца”, как удобства ради сокращают обычно название пьесы, ставили и в традиционных бытовых одеждах, и как острую французскую комедию, и в плакатно-модернизированном виде на арене цирка.
И все же для режиссеров даже новейшего поколения в старой пьесе Островского до сих пор остается как будто нечто ускользающее и неразгаданное. В прозрачной ясности драматурга есть свой обман: внешняя незамысловатость скрадывает подлинную глубину, и порой мы думаем, что достигли дна, в действительности все еще оставаясь на поверхности.
Не утихают споры о том, как играть классику. Бывает, что режиссер, не надеясь захватить внимание публики классической драмой на целый вечер, поступает с известной пьесой достаточно своевольно: сокращает, вымарывает целые сцены, сдвигает авторские акценты, так что в итоге положительные герои начинают выглядеть неприятно, а отрицательные беззаконно выигрывают в наших симпатиях. Классическая пьеса служит в таких случаях не более чем сценарием, сырым материалом для свободного творческого полета, лишенного и тени обязательств перед замыслом автора.
Признаюсь, мне не очень по душе, когда живое, современное содержание покупается такой ценою.
Но бывает и иной случай. Никакого желания отличиться за счет, автора и в ущерб ему не было, скажем, в постановке “Мудреца” на вахтанговской сцене (1968), предпринятой к столетию пьесы. Это был спокойный, вполне “академический” спектакль, хотя, понятно, поставленный А. И. Ремизовой и не в бытовых традициях Малого театра, а в традициях вахтанговской театральности. В игре артистов преобладали тона легкой нарядной комедии, порой водевиля.
Наибольшее удовольствие зала, взрывы дружного добродушного смеха вызывали бытовые, любовные сцены, в самом деле написанные Островским искрометно: объяснение старой кокетки Мамаевой с молодым героем, любви которого она домогается, разговор Крутицкого с Турусиной о “грехах молодости” и т. п.- Зрители смеялись, к примеру, наблюдая комического монстра, которого изображал талантливый Н. Гриценко. В роли Мамаева он с первой же минуты играл бытовой фарс: выходил в гриме, напоминавшем какую-то старую обезьяну, со сросшимися бакенбардами и лобиком идиота. Хрипел, как удавленник, страхолюдно взглядывал из-подо лба и то и дело украшал роль трюками: спотыкался на пороге, преуморительно чихал, забирая в нос щепоть табаку, и т. п. В меньшей мере, но черты водевильной клоунады заметны были и у других исполнителей.
Все содержание пьесы как бы укладывается в таких случаях в схему, характерную для бытописателя, склонного к благодушному комизму. Со старомодным морализмом драматург, мол, рисует людей глупых и умных, хитрых и жадных, подлых и обманутых – ну и что?
Между тем Островский написал не столько бытовую, сколько политическую комедию с большой долей сатирического яда. Как, однако, передать это на сцепе?
В сравнительно недавнее время “Мудрец” был поставлен В. Я. Станицыным в Московском Художественном театре и И. В. Ильинским в Малом театре. И в той, и в другой постановках были свои сильные стороны, удачи. Но полного удовлетворения и они, пожалуй, не дали.
Благополучная реставрация классика с целью развлечь и позабавить ничуть не лучше поверхностной модернизации, как в спектакле “Бенефис” Театра на Таганке (1974), где сцены из “Мудреца” были причудливо смонтированы с фрагментами “Грозы” и “Женитьбы Бальзаминовая”. Открыть в пьесе реальный смысл, конкретно-исторический ее план нелегко. Но разве это не единственный путь понять автора глубоко, а стало быть, и современно?
К счастью, мы можем всегда заново вернуться к пьесе Островского, держа перед собою его книгу. Конечно, ничто не идет в сравнение с волшебством театра. Но хорошая пьеса может стать порою и увлекательным чтением.
По скупым ремаркам воображение дорисует нам обстановку, живые лица героев, заставит угадать их голоса.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...