Невидимые лица трагедии – Отец Гамлета
Без него не было бы трагедии. От начала и почти до конца он, точнее его образ, витает над ней. Гамлет-старший присутствует в трагедии в двух ликах – как Призрак, явившийся с того света, и как образ, оставшийся в памяти его сына! Оба эти лика возникают перед нами уже в начальных сценах трагедии.
Сначала мы видим Призрак. Для большинства режиссеров новейшего времени Призрак – поэтическое измышление, которому надо найти определенное художественное оформление. Соответственно Призрак в большинстве постановок – фигура нереальная. Режиссеры
Во многих случаях ему стремятся придать страшный неземной облик. Известны также постановки, когда эта роль вообще не поручалась актеру. На сиене появлялся таинственный луч, и голос якобы из другого мира через громкоговоритель произносил текст его речей.
В театре эпохи Шекспира призраки были частыми гостями сцены. Их изображали как живых людей. Актер появлялся в одеянии, соответствующем рангу и положению данного призрака.
От остальных он отличался, по-видимому, тем, что поверх одеяния носил плащ, возможно белый, хотя не
Как выглядел Призрак в театре “Глобус”, можно судить по описанию, содержащемуся в тексте трагедии. Романтические представления о духах и призраках не имеют ничего общего с теми фантастическими существами, какие виделись Шекспиру и его зрителям. У нас есть еще один авторитетный свидетель Данте.
В его “Божественной комедии” люди, попавшие в любую часть загробного мира – ад, чистилище, рай, сохраняют свой земной облик, и именно так иллюстрировали поэму Данте художники эпохи Возрождения. Обитатели дантовского ада имеют вид обыкновенных людей, думают, чувствуют и говорят по-человечески. Таков и шекспировский Призрак.
Этого совершенно не учитывают некоторые постановщики “Гамлета”. Во многих спектаклях трагедии Призрак говорит загробным голосом, как некое чудище, и речь его совсем не похожа на человеческую. Из-за завываний или глухого тона актера трудно разобрать, что говорит Призрак Гамлету.
Надо заметить, что в шекспировскую эпоху существовало несколько мнений о привидениях, и это отражено в трагедии. Как показал Джон Довер Уилсон, Марцелл и Бернардо придерживаются старинной веры в духов. Горацио как ученый человек в привидения не верит. Ему приходится, однако, убедиться, что есть многое, чего и не снилось его философии.
Вынужденный признать существование выходцев с того света, Горацио расценивает их с позиции протестантизма. Духи и привидения – посланцы ада. Поэтому он и боится, как бы его друг не попал в лапы дьявола, который погубит его37. Он хочет помешать Гамлету идти вслед за Призраком:
Что если он вас завлечет к волне Иль на вершину горного утеса, Нависшего над морем, чтобы там Принять какой-нибудь ужасный облик, Который в вас низложит власть рассудка И ввергнет вас в безумие?
Иначе относится к Призраку Гамлет. Если протестант Горацио безоговорочно считает духа злым исчднем ада, Гамлет допускает другую возможность. Увидев Призрака, он восклицает:
Блаженный ты или проклятый дух, Овеян небом иль геенной дышишь, Злых или добрых помыслов исполнен Твой образ так загадочен, что я К тебе взываю…
Вступая в общение с Призраком, Гамлет хочет выяснить, какую из потусторонних сил он воплощает – благую или дурную? Призрак возлагает на Гамлета не только задачу мести, он должен очистить и мать: “Не дай постели датских королей. Стать ложем блуда и кровосмешенья”. В своем отношении к Призраку Гамлет прошел несколько стадий.
Сначала поверил его славам, ибо они соответствовали интуитивному чувству принца, что в смерти его отца есть нечто неестественное. Потом он заколебался благой ли это дух? После “мышеловки” Гамлет убедился в безусловной истине откровений Призрака.
Величавый, но и милосердный, Призрак продолжает опекать любимую жену. Его вражда к своему убийце остается прежней, но с самого начала к слабости жены он относится более снисходительно, чем Гамлет.
Таков шекспировский Призрак, сохраняющий и за гробом черты своей личности. Шекспир сделал его образ живым. Выдающийся знаток Шекспира Джон Довер Уилсон сделал вывод: “Шекспировский Призрак был революционной новацией в истории драматической литературы.
Обычно привидение на елизаветинской сцене было классической марионеткой, заимствованной у Сенеки, игрушкой, выскакивающей из коробочки, появлявшейся из Тартара (ада) в надлежащие моменты. Функция привидения состояла в том, чтобы служить прологом, и в качестве такового оно играло служебную роль в драматической машинерии, давая автору возможность познакомить публику с необходимыми предварительными сведениями-эта самая трудная из задач драматурга осуществлялась, таким образом, вызывая изумление зрителей. Шекспировский Призрак и дух, требующий мщения, и пролог, и с формальной точки зрения он соответствует своему прототипу у Сенеки. Но на этом сходство кончается; одним из замечательных достижений Шекспира является то, что, взяв условную фигуру, он очеловечил ее, придал ей христианский облик (в том смысле, как тогда понималось христианство) и создал образ, который его зри-тели могли воспринять как реальный.. .”
Расстанемся с Призраком и вернемся к Гамлету. Принц хранит в душе образ отца, и это больше, чем проявление сыновней любви. Гамлет-старший был для принца идеалом государя, рыцаря, человека, в особенности – последнего:
Он человек был, человек во всем; Ему подобных мне уже не встретить.
Эти слова зачинают одну из главных тем трагедии. Вопрос о природе человека, центральный для всего европейского гуманизма, глубоко волнует Гамлета. Многое из того, что он говорит, связано с этой проблемой.
Как известно, средневековая религиозная идеология видела в человеке существо несовершенное. Гуманисты эпохи Возрождения поставили его в центр мироздания. Отец Гамлета был таким земным совершенством. Вот его портрет, на который принц указывает матери.
Богоподобный человек – таким был отец Гамлета, и, как подчеркивает сам принц, в нем реально воплотился идеал того, каким может и должен быть человек. Не он ли послужил Гамлету образцом, когда он восклицал: “Что за мастерское создание – человек! Как благороден разумом! Как беспределен в своих способностях, обличиях, движениях…
Краса вселенной! Венец всего живущего!”. И не он ли превратился в прах?
Гуманистическая окраска этого образа становится особенно ясной благодаря тому, что принц для характеристики отца пользуется античной мифологией. Как известно, именно в античности черпали гуманисты опору для борьбы с христианским идеалом смиренного, рабски покорного судьбе человека.