Нельзя превращать литературу в забаву антикваров
Токио. Столица “Островной империи”. Родственный китайскому, но непохожий на него народ…
И судьбы народов разные. Япония – это маленький бронированный кулак. Своя отлично развитая промышленность. Японский императорский двор и самурайская знать2 готовятся померяться силами с царской Россией – гигантским соседом, распространившимся от берегов Тихого океана.
Японская военщина груба и заносчива. Здесь с трудом терпят иностранцев. Корею японцы уже подмяли. Император в Сеуле, столице Кореи,- фигура только формальная.
За
Что ж, им, по мнению японцев, уготована вполне почетная роль. Роль кули для Японии.
Все эти бредовые замыслы позже легли в основу идеологии японского фашизма, приведшего Японию к безоговорочной капитуляции в Отечественной войне 1944-1945 гг. Эта идеология и доныне питает японских реваншистов “Черного дракона”. В Токио Лу Синь поступает в медицинский институт. Но после двух лет учения совершается новый поворот в его сознании.
И
Нужно просвещение, приобщение отсталой страны к мировой цивилизации.
“…Я осознал, что излечение немногих китайцев не имело смысла. В Китае нужно было развернуть широкое движение и в первую очередь распространять новую литературу”.
Так Лу Синь стал “отставным джентльменом медицинской профессии” или “несостоявшимся доктором”, как он иногда называл себя в шутку. Еще в Японии Лу Синь написал ряд критических статей о японской литературе, о поэзии Китая. В 1908 г. он начал делать переводы с японского языка произведений русских писателей и писателей стран восточной и северной Европы.
Таким образом, свою революционно-писательскую деятельность Лу Синь начал как публицист и переводчик. Лу Синь возвращался в Китай в смутное время. Это был канун революции 1911 г. Страна переживала тягчайший политический и экономический кризис.
Маньчжурская династия изжила себя. Народ ее ненавидел. Империализм все теснее охватывал своими щупальцами страну, выкачивая из нее сырье, деньги, дешевую силу.
Национальная промышленность не развивалась. Деревня задыхалась под многослойным гнетом помещика, ростовщика, торговца-скупщика и феодала-милитариста. Воинствующие феодалы дрались между собой, разоряя поля, угоняя в солдаты и кули’крестьянских сыновей.
Ко всему этому недороды, засухи, наводнения, холера, чума…
Не один Лу Синь в те годы не мог представить, по какому пути пойдет китайская революция. Большинство китайской интеллигенции стояло за революцию 1911 г., видя в ней подобие демократических революций в Европе… Но интеллигенция эта обманулась в своих чаяниях.
За время жизни в Пекине Лу Синь два раза навещал мать в родном Шаосине. Каждый раз он видел, как приходит все в больший упадок деревня, как нищает крестьянство. Это рождало в нем горечь, которой впоследствии будет дышать каждая строка “Родного села”.
Как убога и отстала его прекрасная родина! Как обездолен ее трудолюбивый и талантливый народ! Как неграмотен… В среднем на десять тысяч человек приходился один грамотный.
Да и какой грамотный – две-три сотни иероглифов, которых хватало деревенскому писцу, чтобы написать немудрящее письмо в город.
Основой основ считал Лу Синь грамотность, идейное просвещение народа. Он всегда шел впереди своего времени. Решая для себя вопрос о том, какой должна быть революция в Китае, кто станет в ней руководящей силой, Лу Синь пристально изучал международные события и внутреннее положение страны, следил за развитием общественной мысли в Китае, изучал его историю, его литературное наследие. В это время он провел ряд ценнейших исследований древних китайских памятников литературы, отредактировал многие собрания литературы древности, составил “Собрание сочинений Цзи Кана” (великого поэта-патриота, поэта-народника эпохи династии Вэй (386- 534 гг.), выступавшего против тирании).
Лу Синь составил и отредактировал “Сборник Танских и Сунских новелл”, написал “Историю повествовательной литературы” и другие крупные исследования в области литературы и теории поэтики.
Пекинский национальный университет – это колыбель китайского литературного возрождения. Этот университет стал центром студенческого революционного движения. Отсюда вышли первые ряды демонстрантов, расстрелянных по приказу главы пекинского правительства, японского ставленника Дуань Ци-чжуя. Именно здесь были заложены основы нового литературного языка “байхуа” – языка простых людей.
Лу Синь и его друзья стали не только писать на “байхуа”, но и “переводить” классические китайские сочинения с “вэньяня” на “байхуа”. Построенные когда-то на народном фольклоре, они начали возвращаться народу. В китайской литературе Лу Синь первый заговорил полным голосом на “байхуа”.
И он был услышан.
“Нельзя превращать литературу в забаву антикваров,- писал Лу Синь,- нужно писать простым, всем понятным современным литературным языком”.
Лу Синь – признанный вождь всех прогрессивных сил Китая на культурном фронте. Он глава и организатор Лиги левых писателей, подвергавшейся систематическим репрессиям со стороны гоминдановских властей. Кроме того, он член всевозможных левых объединений, редактор прогрессивных журналов, прогрессивных издательств, возникающих и молниеносно закрываемых гоминдановской цензурой после выпуска одного-двух переводов советских произведений.
Лу Синь был большим другом русского народа. Он старался дать широкому китайскому читателю переводы хоть некоторых советских произведений’, Он хотел, чтобы китайские рабочие, студенты, интеллигенция вдохнули воздух свободной страны, получили необходимую зарядку для борьбы. Его литературный гений сформировался под влиянием русской литературы, всегда призывавшей общественное внимание к угнетенным и оскорбленным, литературы, глубоко гуманистической, вооружающей на борьбу за обездоленных.
Лу Синь писал: “Только русская литература дала мне возможность разглядеть тот важнейший факт, что в мире существуют два рода людей – угнетатели и угнетенные”.
Снова Япония! Теперь она пришла в страну Лу Синя с огнем и мечом. Под предлогом защиты своих граждан, которым никто не угрожал, японский империализм оккупировал Северо-Восточный и Северный Китай, захватил долину Янцзы… “Пожар пришел в мой дом, и дети мои лежали по всей стране с вырванными штыком кишками…” Ненависть к захватчикам продиктовала Лу Синю самые гневные, самые пламенные страницы его публицистики.
В 1934 г. Лу Синь пишет: “Раньше я видел разложение старого общества и мечтал о наступлении “нового общества”. Но я еще не знал, каким оно должно быть, как не знал, станет ли лучше после его появления. Только после Октябрьской революции я узнал, что творцом нового общества является пролетариат… Я глубоко убежден, что бесклассовое общество непременно возникнет, и это не только рассеивает мои сомнения, но и во много раз умножает мою бодрость”.
В условиях жесточайшей цензуры, когда в Китае свирепствовал террор гоминдана, когда, как пишет Лу Синь, “не было места, где можно было бы писать, все было замуровано плотнее, чем консервная банка”,- Лу Синю для обличения существовавшего режима приходилось пользоваться “эзоповским” методом. Художественная аллегория – древний и излюбленный прием в китайской литературе. Лу Синь писал короткие новеллы, притчи, афоризмы, отточенные стилистически, острые по содержанию. В таких новеллах, как “Снадобье”, “Нищие”, “В кабачке”, лиричность органически переплетается с подлинно народным юмором.
Вы чувствуете мудрую, добрую улыбку автора.
Иногда Лу Синь, повествуя от первого лица, прячется за личиной ханжи, лицемера, консерватора, хлипкого интеллигента,- таким своеобразным и острым приемом вскрывая подлинное соотношение между отдельными участниками повествования.
Мелкие рассказы Лу Синя “Маленькое происшествие”, “Воздушный змей”, “Кролики и кошки”, “Утиная комедия”–миниатюрные шедевры. Как правило, сюжет Б них внешне незначителен. Но везде присутствует мысль: человек обязан быть лучше, чище, человечнее.
Когда в рассказе “Маленькое происшествие”, в противовес “расплывчатому интеллигенту”-седоку, Лу Синь показывает рикшу-кули, проявляющего подлинное благородство,- эта фигура вырастает в ваших глазах. Его кули – настоящий человек. Тихая лирическая грусть наполняет странички “Воздушного змея”.
Это рассказ о расплате, павшей на долю героя за нетерпимый характер в детстве. Однажды он разрушил воздушный змей, любовно склеенный его маленьким братом. И вот – горечь позднего раскаяния! с тех пор каждый год плывущие в небе бумажные бабочки и крабы неотвратимо напоминают ему этот эпизод. Он ловит себя на том, что ему хочется накупить брату множество этих змеев…
Он просит прощения у седого брата – и вот возмездие! – тот ничего не помнит. Старый старший брат остается с тяжелым чувством вины… Вы слышите мягкий, ненавязчивый призыв в подтексте:
– Не делайте так, как делал я! Слишком больно, когда уже ничего исправить нельзя.
Более четверти века тому назад перестало биться сердце писателя. Гоминдановский Шанхай содрогнулся от страха перед грозными колоннами рабочих, крестьян, интеллигенции, шагавших за гробом Лу Синя, сына и патриота своей многострадальной земли.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...