Наука, социальные теории и культура рубежа веков

Последнее десятилетие XIX века ознаменовало в русской, да и в мировой культуре новый этап.
Фундаментальные естественно-научные открытия, в том числе теория относительности А. Эйнштейна, резко поколебали прежние представления о строении мира, сформированные в традициях европейского Просвещения и основанные на однозначных закономерностях, на фундаментальном принципе предсказуемости того или иного природного явления. Повторяемость и предсказуемость процессов рассматривались как родовые свойства причинности вообще. На этой основе сформировались

позитивистские принципы мышления, господствовавшие в мировой науке XIX века.

Эти принципы распространялись и на социальную сферу: жизнь человека понималась как полностью обусловленная внешними обстоятельствами, той или иной цепочкой действующих причин. Хотя не все в жизни человека удавалось объяснить, подразумевалось, что наука когда-нибудь достигнет универсального всеведения, сумеет понять и подчинить человеческому разуму весь мир. Новые открытия резко противоречили представлениям о структурной завершенности мира.

То, что прежде казалось стабильным, обернулось неустойчивостью и бесконечной

подвижностью. Выяснилось, что любое объяснение не универсально и требует дополнений – таково мировоззренческое следствие принципа дополнительности, рожденного в русле теоретической физики. Более того, под сомнением оказалась считавшаяся прежде аксиомой идея познаваемости мира.

Кризис классического естествознания выразился в широко распространившейся в то время формуле “материя исчезла”.
Еще более радикальные поправки в прежние общемировоззренческие представления внесли открытия А. Эйнштейна. Оказалось, что любая система отсчета неабсолютна, сфера ее применения ограничена рамками частного случая. Центр и периферия процессов относительны, меняются местами.

Объектом внимания физики и механики в этой связи становятся массы, движущиеся одна относительно другой.
Усложнение представлений о физической картине мира сопровождалось и переоценкой принципов понимания истории. Прежде незыблемая модель исторического прогресса, основанная на представлениях о линейной зависимости причин и следствий, сменялась пониманием условности и приблизительности любой историософской логики. Кризис исторических представлений выразился прежде всего в утрате универсальной точки отсчета, того или иного мировоззренческого фундамента.

Емкой формулой этого кризиса стала знаменитая фраза немецкого философа и филолога Ф. Ницше: “Бог умер” (обратите внимание на смысловое сходство естественно научной и этико-исторической формул эпохи: “материя исчезла” и “Бог умер”). Обе фразы фиксируют исчезновение прочной мировоззренческой опоры, обозначают наступление эры релятивизма, выражают кризис веры в единство миропорядка.
Во второй половине XIX века получили распространение самые различные теории общественного развития. В частности, марксизм, делавший ставку на рост промышленности и появление нового революционного класса – пролетариата, свободного от собственности, объединенного условиями общего труда в коллективе и готового идти до конца в борьбе за осуществление извечной народной мечты об обществе справедливости, равенства и свободы. В политической сфере это означало отказ от просветительства ранних народников и терроризма поздних и переход к организованной борьбе масс вплоть до насильственного свержения существующего строя и установления диктатуры пролетариата над всеми другими классами.
На рубеже XIX и XX веков мысль о человеке не только бунтующем, но и способном переделывать эпоху, творить историю получает развитие в творчестве М. Горького и его последователей, настойчиво выдвигавших на первый план Человека с большой буквы, хозяина земли, революционера. Любимым героем Горького был новгородский полулегендарный купец Васька Буслаев и библейский персонаж Иов, бросившие вызов самому Богу. Герои романов, повестей и пьес писателя – бунтари (“Фома Гордеев”, “Мещане”, “Мать”), отвергающие христианские идеи Достоевского и Толстого о страдании и очищении им.

Вместе с тем Горький считал, что революционная деятельность по перестройке мира преобразует и обогащает внутренний мир человека. Так, героиня его романа “Мать” Пелагея Ниловна, став участницей революционного движения, испытывает материнское чувство любви не только к своему сыну, но и ко всем угнетенным и бесправным людям.
С появлением Горького существенно изменились и отношения художника и общества. Литература (как и все искусство) становилась “частью общепролетарского дела, колесиком и винтиком одного-единого, великого социал-демократического механизма” (В. И. Ленин).
Несколько по-иному, более анархично проявилось бунтарское начало в ранней поэзии В. Маяковского, в стихах и поэмах В. Хлебникова, А. Крученых, Д. Бурлюка, не приемлевших бездуховность и меркантильность XX столетия и противопоставлявших (по крайней мере в манифестах и декларациях) прошлому материалистически-индустриальные утопии.
Еще одна большая группа писателей, убедившись после трагических событий 1 марта 1881 года (убийство царя Александра II) и – особенно – после поражения революции 1905 года в бесчеловечности радикальных мер борьбы, пришла к идее духовной революции, к пристальному вниманию к индивидуальному миру человека. Недосягаемым идеалом для них стала пушкинская идея внутренней гармонии человека (“Пора, мой друг, пора…”, “Полководец”, “Из Пиндемонти”, “Памятник”), близкими по духу – писатели постпушкинской поры: Гоголь, Лермонтов, Тютчев, Достоевский, ощущавшие трагедию разрушения гармонии, но тоскующие по ней и верящие в ее восстановление в будущем. Именно этих писателей, которые видели в пушкинской эпохе золотой век, а свой, двадцатый, воспринимали, как менее драгоценный, но тяготеющий к золотому, видимо, и следует называть художниками серебряного века.
Впрочем, было и нечто объединяющее представителей разных направлений: осознание кризиса, переходности эпохи, необходимости возрождения на новом уровне духовной жизни.
Плюрализм политических и философских взглядов привел и к кардинальному изменению картины художественных направлений и течений. Прежняя плавная стадиальность, когда, например, классицизм в литературе уступал место сентиментализму, а тот, в свою очередь, сменялся романтизмом; когда на каждом этапе истории литературы господствующее положение занимало какое-нибудь одно направление, – такая стадиальность ушла в прошлое. Теперь одновременно существовали разные эстетические системы.
Параллельно и, как правило, в борьбе друг с другом, развивались реализм и модернизм – самые крупные литературные направления. Ho при этом реализм не был однородным в стилевом отношении образованием, а являл собой сложный комплекс нескольких “реализмов” (каждая разновидность требует от историка литературы дополнительного определения). Модернизм, в свою очередь, отличался крайней внутренней нестабильностью: различные течения и группировки непрерывно трансформировались, возникали и распадались, объединялись и дифференцировались. “Литература разручеилась”, – заметил один из популярных критиков начала XX века.
Новая ситуация создала почву для самых неожиданных комбинаций и взаимодействий: появлялись промежуточные в стилевом отношении произведения, возникали недолговечные объединения, пытавшиеся совместить в своей художественной практике принципы реализма и модернизма. Вот почему по отношению к искусству начала XX века классификация явлений на основе “направлений и течений” носит заведомо условный, неабсолютный характер.