Народ в художественном мире Шевченко

Нельзя сказать, что народ в художественном мире Шевченко означает какую-то безликую массу, так как и природа, и история, и культура, и искусство, и наука, и религия – все имеет значение и ценность лишь исключительно в зависимости от этого общего и универсального исходного пункта – от человека, его переживаний, желаний, нужд, стремлений. Неотъемлемы у Шевченко борьба за независимость края и борьба за права отдельного человека: именно в этом выразительно показывается гуманизм поэта – причем индивидуалистический богоборец Байрона становится

у украинского поэта подвижником, который готов погибнуть ради людей своей родины.

Источники идеализации казачества у Шевченко находятся именно здесь, ведь такое изображение казака как свободного человека, который не подчиняется несправедливой государственной власти, и защитника родного края было характерно для романтической литературы.

Так вот борцы за украинскую свободу наподобие казаков и гайдамаков опоэтизированы у раннего Шевченко согласно народной ментальности и фольклорной традиции. В мире его поэзии они представляют собой эпический горизонт, основы, на которых держится вся историческая

ретроспектива народной темы. Разрушение этих основ ведет к беззащитности украинской судьбы.

Такая художественная установка требовала новых форм. “Лишь с наступлением романтического периода украинские писатели начали писать почти во всех литературных жанрах и таким образом подняли украинскую литературу к новому статусу”.

Шевченко же “вступил на литературное поле в эпоху расцвета славянского романтизма, когда в Украине формировалась разновидность этого направления, присущая негосударственным нациям… – плотно связанная с освободительными стремлениями нации, ее возрождением. Украинский романтизм имел теснейшие контакты с русской, польской и чешской литературами, благодаря ним происходило ознакомление с западноевропейскими литературами.

Но тема “освященного ножа”, при всей своей привязанности к реалиям национальной истории, довольно близка своей экспрессивностью и стилистикой к произведениям Байрона наподобие “Корсара” или вдохновенного байронизмом “Вадима” Лермонтова, в которых поэтизируется кровавая месть и гнев оскорбленных. В частности картины насилия нужно, безусловно, относить не на счет какой-то там “кровожадности” поэта, а на счет исключительно влияния Байроновской эстетики. “Поэма “Гайдамаки” отличается незаурядной оригинальностью, по концепции она целиком байроническая. Ее вступительные строки, написанные с философским размахом, начерчивают фон изображаемых дальше событий, преисполненных насилия”.

Больше того, в “Гайдамаках” исследователь видит в первую очередь христианскую идею братания: “сердце болит, а говорить надо: пусть видят сыны и внуки, что родители их ошибались, пусть братаются снова со своими врагами”.

Вместе с тем использование решений Байрона не означало копирования: ведь “герои произведение гиперболизированно романтические, но в разной мере… Гонта – романтизирован в наибольшей мере… у Шевченко Иван Гонта – героическое воплощение саможертвенной преданности “святой правде-воле”. Нельзя, конечно, относить все на счет влияния байронизма.

Главный импульс здесь – переживания поэта за свой народ. В целом доминирует живая интонация народной речи, народное чувство правды и несправедливости. Не за счет книжного, романтического влияния, а за счет живого чувства и наблюдения печальных реалий можно считать стилистику такой, например, ламентации:

Пожар не гаснет, люди умирают, Умирают в тюрьмах, голые, босые… Дети некрещеные растут, Казацкие дети…

И пафос Шевченко нельзя, конечно, если внимательно его читать, свести к “вурдалацкому” насыщению кровью врага, наоборот, он преисполнен по поводу кровавого прошлого своего края глубокой скорбью. Идея нереализованного братства народов, как тот инвариант, который внутренне противостоит всяким распрям, всегда уравновешивает у Шевченко картины раздора и кровавого насилия. Однако кровавый раздор между народами и слоями общества у Шевченко, как правило, – художественное прошлое, – если не художественное давнопрошедшее время.

Он напоминает о нем совсем не для того, чтобы раскопать могильники со смертоносными бациллами ненависти.

При этом Шевченко избегал субъективизма, и байроническое свободное трактование истории и ее героев было для него объективно немыслимым. Ссылка Шевченко в поэме “Гайдамаки” на источники является очевидным указанием на то, что трактование гайдаматчины является не столько его личным взглядом, сколько поэтической интерпретацией источников, которые не во всем могли совпадать с его отношением к тому восстанию.

Г. Клочек отмечает, что во вступлении к “Гайдамакам” автор надевает на себя “маску” простоватого крестьянина, а поэт, прежде всего, глубоко переживает трагедию украинской истории. Всякие инсинуации относительно “вурдалака Шевченко” разбиваются об эту печальную интонацию:

Отца, и деда старика вспомню… Отец деда просит, чтобы тот рассказал О Колиевщине, как когда-то бывало, Как Железняк, Гонта ляхов повергал.

Характерным признаком эпизации такого лирического образа является у Шевченко аура христианизированной сакральности, которая окружает героические фигуры. Интересна образная аналогия из церковного искусства: изображение персонажа на фоне пейзажа, который издавна символизировал уединение, отдаление от обыденщины. Вместе с тем “синие горы”, монументализированный образ пространства широко представлен и в народной поэзии, и является сквозным во всем творчестве Шевченко:

Боритесь и поборите, Вам Бог помогает! За вас правда, за вас слава И воля святая.

Это по обыкновению воспринимается как непосредственная политическая агитация, как призыв. Но смешивание художественно-эстетичного мира с реальным присуще малоразвитому сознанию, а не человеку, который учился искусству живописи в мастерских К. Брюллова. Не будет преувеличением сказать, что здесь ощущается определенное книжное, а именно – байроническое влияние.

Ведь у Байрона герой является носителем метафизической правоты, ему без сомнения принадлежит право судить низкий мир филистерства, бороться с ним, побеждать его.