Муза Дальних Странствий в творчестве Гумилева
Муза Дальних Странствий теперь пробуждается не с зовом пространства или времени, а самоуглублением, “огнедышащей беседой”, “усмирением усталой плоти”. Тем суровее развенчивается прошлая близорукость:
“Мы никогда не понимали Того, что стоило понять” “И былое темное бремя Продолжает жить в настоящем”.
Гумилев Обращается к мифологии, творчеству ушедших из жизни мастеров. Но лишь затем, чтобы выверить в чужом опыте свой поиск Прекрасного человеческой души. Ее певцам сообщена высокая цель – слагать “окрыленные
И, символ горнего величья, Высокое косноязычье Как некий благостный завет. Тебе даруется, поэт.
Противоположные Внутренние состояния в конечном счете оказываются плодами одного “сада души”. Но они представлены с резкой границей света и тени. Мучительных борений с самим собой, трагической потрясенности перед двойственностью переживаний, что поражает откровением, скажем, у Блока, здесь нет.
Гумилев мужественно, волевым напряжением побеждает свои сомнения, хотя и не затеняет их. Стихи насыщены говорящими контрастами дня и ночи, реального,
Мы ясно чувствуем: запах “смол, и пыли, и травы”, “пахнет тлением заманчиво земля”; видим “ослепительную высоту”, “дикую прелесть степных раздолий”, “таинство лесной глуши”. А рядом – “зыбкие дали зеркал”, “сатана в нестерпимом блеске”, человечные в страданиях “когда-то страшные глаза” мифической Медузы. И всюду: “Краски, краски – ярки и чисты”.
Но все это радужное “царство” строго организовано авторской чеканной мыслью. “Теперь мой голос медлен и размерен”,- признание самого поэта. И все-таки запросы души остаются без ответа.
Есть ли связь между духовными исканиями Гумилева в “Колчане” и его последующим поведением в жизни? Видимо, есть, хотя сложная, трудно уловимая. Жажда новых, необычных впечатлений влечет Гумилева в Салоники, куда он выезжает в мае 1917 года.
Мечтает и о более дальнем путешествии – в Африку. Объяснить все’это только стремлением к экзотике, думается, нельзя. Ведь не случайно же Гумилев едет кружным путем – через Финляндию, Швецию, многие страны.
Показательно и другое.
После того как не попал в Салоники, благоустроенно живет в Париже, затем в Лондоне, он возвращается в революционный холодный и голодный Петроград 1918 года. Родина суровой, переломной эпохи воспринималась, может быть, самым глубоким источником самопознания творческой личности. Недаром Гумилев сказал: “Все, все мы, несмотря на декадентство, символизм, акмеизм и прочее, прежде всего русские поэты”. В России и был написан лучший сборник стихов “Огненный столп” (1921).
К лирике “Огненного столпа” Гумилев пришел не сразу.
Значительной вехой после “Колчана” стали произведения его парижского и лондонского альбомов, опубликованные в “Костре” (1918). Уже здесь преобладают раздумья автора о собственном мироощущении. Он исходит из самых “малых” наблюдений – за деревьями, “оранжево-красным небом”, “медом пахнувшим лучом”, “больной” в ледоходе рекой и т. д. Редкая выразительность “пейзажа” радует. Только отнюдь не сама природа увлекает поэта.
Мгновенно, на наших глазах, открывается тайное яркой зарисовки.
Оно-то и проясняет подлинное назначение стихов. Можно ли сомневаться в смелости человека, услышав его призыв к “скудной” земле: “И стань, как ты и есть, звездою, Огнем пронизанной насквозь!”? Всюду ищет он возможности: “Умчаться б вдогонку свету!
” Будто прежний мечтательный, романтичный герой Гумилева вернулся на страницы новой книги. Нет, это впечатление минуты. Зрелое, грустное постижение сущего и своего места в нем – эпицентр “Костра”.
Теперь, пожалуй, можно определить, почему дальняя дорога звала поэта. Стихотворение “Прапамять” заключает в себе антиномию:
И вот вся жизнь! Круженье, пенье, И вот опять восторг и горе. Моря, пустыни, города, Опять, как прежде, как всегда, Мелькающее отраженье Седою гривой машет море, Потерянного навсегда…
Встают пустыни, города.
Вернуть “потерянное навсегда” человечеством, не пропустить что-то настоящее и неведомое во внутреннем бытии людей хочет герой. Поэтому называет себя “хмурым странником”, который “снова должен ехать, должен видеть”.
Под этим знаком предстают встречи со Швецией, Норвежскими горами, Северным морем, садом в Каире. И складываются на вещной основе емкие, обобщающие образы печального странничества: блуждание – “как по руслам высохших рек”, “слепые переходы пространств и времен”. Даже в цикле любовной лирики (несчастливую любовь к Елене Д. Гумилев пережил в Париже) читаются те же мотивы.
Возлюбленная ведет “сердце к высоте”, “рассыпая звезды и цветы”. Нигде, как здесь, не звучал такой сладостный восторг перед женщиной.
Но счастье – лишь во сне, бреду.
(2 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...