Мир утраченных иллюзий в романе “В поисках утраченного времени”

Тщательно изображенный мир в целом слабо и приблизительно связан с исторической эпохой, которая словно “где-то”, “рядом”. Это не исключает того, что в таком конгломерате, каким является произведение Пруста, заключены и элементы конкретно-исторического отражения жизни. Неоднократно упоминается дело Дрейфуса – наряду с упоминанием вначале о недавней франко-прусской войне, а в конце о мировой войне 1914-1918 годов, это почти единственные ориентиры, позволяющие представить, когда же происходит то, о чем идет речь в книге.

Но упоминается

оно “между прочим” (хотя рассказчик явно дрейфусар) и здесь особенно ощутим аполитизм Пруста (“политика мне безразлична”,- писал он в 1905 году). Повествование несколько более исторически конкретизируется, когда речь заходит о мировой войне. Но “Вердгорены продолжали давать обеды…” – далее салонов, на мир, потрясенный и расколотый войной, Пруст взглянуть не хочет.

Прикованность повествования к “я” особенно убедительна постольку, поскольку в романе воспроизводится своеобразный угол зрения человека больного, замкнутого, сосредоточенного в себе. Эта бесспорная психологическая

и даже социальная конкретность делает роман Пруста оригинальным жанром психологического романа, находящего адекватную форму для последовательного воспроизведения эгоцентрической личности. В особенности к концу романа “Найденное время” Пруст доказывает свой способ “нахождения времени”.

Мысль его сводится к тому, что какая-нибудь житейская мелочь, вкус, запах, может вызвать поток воспоминаний, возбудить живой облик прошедшего, прожитого, которое одновременно оказывается и прошлым, и настоящим, т. е. чем-то вневременным, временем в “чистом состоянии”, сущностью “я”, оживающей в этом состоянии вне времени и вне пространства. Эта вневременная сущность может быть вызвана к жизни лишь памятью “непроизвольной”, “инстинктивной”: Пруст тщательно повторяет, что разум и сознательно действующая память бессильны.

Так возникли знаменитые эпизоды, которые для Пруста имеют важнейшее значение начала всех начал,- например, эпизод с чаепитием, когда вкус печенья, знакомого с детства, вызывает к жизни весь поток воспоминаний, поток вдруг ожившего, ощущаемого прошлого, которое властно вторгается в настоящее и заменяет его подлинной, с точки зрения Пруста, жизнью, жизнью в воспоминании.

Дело не в том, что Пруст обнаруживает секрет оживления прошлого дело прежде всего в том, что он пытается обосновать недоверие к настоящему, к реальной жизни: “Поскольку реальность образуется лишь в памяти, цветы, которые мне показывают сегодня в первый раз, не кажутся мне подлинными цветами…” Рассказывая о постоянно настигавших его разочарованиях, когда он пытался познать радости любви или, путешествуя, красоту иных краев, Пруст обобщает это до мысли, что все – лишь “различные аспекты бессилия наших попыток реализоваться в эффективном действии”. Никто в романе ничего, в сущности, не делает. То, что было несчастьем больного Пруста, становится всеобъемлющим философским принципом, согласно которому написан роман, где действие, деятельность сводится к минимуму.

Это, конечно, воспринимается и как особенность праздной буржуазно-аристократической среды, праздного героя-рассказчика, который может ничего не делать, так как он обеспечен, за ним ухаживают слуги.

Асоциально, практическая беспомощность, праздность питают философскую концепцию “утраченного времени”. Она оказывается в конечном выводе субъективизмом: “Я понял, что только грубое и ошибочное восприятие все сводит к объекту, тогда как все – в сознании”. К этому ведет – правда, противоречивым путем – читателя рассказчик. Не случайно именно в “Найденном времени” Пруст “отчитывает” реализм, “лживость так назыэаемого реалистического искусства”.

Подчинить изображаемое времени субъективному, “моему” – вот прежде всего задача романиста, обусловившая необычное, на первый взгляд хаотическое построение произведения. Странное, почти сюрреалистическое впечатление создает, например, последовательный рассказ о любви Свана к Одетте и о любви рассказчика, еще почти ребенка, к дочери Свана Жильберте – странное, поскольку и Сван, и рассказчик воспринимаются как одна и та же личность, по-разному именуемая.. Как будто здесь столкнулись, смешались в причудливой симультанной композиции совершенно различные состояния и возрасты.

Пруст хотел привести композицию романа в соответствие с композицией сна или стихийного воспоминания, где нет хронологии, нет “порядка”, есть царство ассоциаций и неожиданных сопоставлений.

В “Найденном времени” Пруст писал об инстинктивном, пассивном восприятии художником “такой, какая она есть” реальности. “Лишь впечатление… – критерий истины… Впечатление для писателя – то же, что экспериментирование для ученого”; рассказчик “ищет в вещах… отражение души”. Это определения импрессионистского метода.

Произведение бесконечно растягивается, разрастается за счет новых впечатлений и ассоциаций и может завершиться только со смертью автора, как и произошло в действительности.

У Пруста было исключительно развито непосредственно чувственное восприятие окружающего мира. Весь гигантский по объему материал, вошедший в произведение, писатель хочет охватить своим непосредственно интуитивным впечатлением, сделать всю, в его понимании, жизнь подвластной подсознательному импульсу, который, получив внешний толчок (вкус печенья, запах, стук вилки, название книги и т. п.), открывает дверь в замкнутую сферу подсознательного, где хранятся до поры до времени полученные некогда от жизни впечатления.

Подсознательное, интуитивное призвано уже в произведении Пруста занять ключевые позиции – в этом он предварял сюрреализм. Особое и предпочтительное значение придавал писатель состоянию сна, точнее, полудремотпому состоянию, когда еще спит разум: “…прежде даже, чем мое сознание, которое стояло в нерешительности на пороге времени и форм, успевало отождествить помещение, сопоставляя обстоятельства, оно – мое тело – припоминало…” Словесная ткань повествования, необычный синтаксис Пруста – непосредственное выражение пассивного, а порой и полудремотного состояния, регистрирующего внешние и внутренние реакции.