Мир “настоящего” и “мнимого” Андрея Болконского

Свобода и необходимость рассматриваются Болконским лишь применительно к собственной личности. Нравственное чувство князя Андрея оказывается изолированным от ощущения личной вины.

Сильный, трезвый и скептический ум Болконского, воля и одновременно эгоцентризм держат его в замкнутом кругу разрушительного отрицания. “Смягчить” его мизантропию и разбить негативный строй эмоций “жаждою жизни” и стремлением к “свету” оказались в состоянии лишь общение с Пьером и чувство к Наташе. Крах честолюбивых помыслов на поприщах

военном и гражданском связан с падением (в сознании героя) двух кумиров, добившихся “торжества над людьми”, – Наполеона и Сперанского. Но если Наполеон был для Болконского “отвлеченной идеей”, Сперанский – живой и постоянно наблюдаемый им человек.

Непоколебимая вера Сперанского в силу и законность ума (более всего пленившая князя Андрея) с пер вой встречи контрастирует в сознании героя с “холодным, зеркальным, не пропускающим к себе в душу” взглядом Сперанского. Резкое неприятие вызывает и “слишком большое презрение” Сперанского к людям. Формально деятельность Сперанского представлялась

“жизнью для других”, но в существо своем являлась “торжеством над другими” и влекла за собою неизбежную “смерть души”.

Мир “настоящего” связывался Болконским уже на первых страницах романа с “живым человеком, противостоящим “мертвому” свету. Миром “настоящего” – общением с “живой душою” Пьера и чувством к Наташе – было разрушено стремление Болконского “уйти” от общества (после Аустерлица) и замкнуться в самом себе. Эта же сила обнажает и всю суетность, тщетность и праздность разнообразных комитетов государственного преобразования, обходивших все, “что касалось сущности дела”.

Та полнота жизни, которую вдруг и впервые обретает князь Андрей, разрушается им самим. Потребность в понимании для него безгранична, но способность к пониманию других ограничена. Катастрофа Аустерлица уже показала Болконскому действенность и динамичность “бесконечно малого момента”.

Но опыт прошедшего и глубина познания жизни отнюдь не разрушили эгоцентризма героя, и потому способность ею интуитивного понимания по сравнению с началом романа почти не изменилась. О семье Ростовых он думает: “…это добрые, славные люди разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе”. Но его способность к пониманию героини оказывается еще меньшей.

Понимание приходит к Болконскому на подоге смерти. “Что-то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю” – эта мысль настойчиво вторгается в сознание князя Андрея после смертельного ранения при Бородине и сопровождает его в бреду, полузабытьи и бодрствовании. Она естественно замыкается на последнем трагическом событии его личной жизни – любви к Наташе и катастрофе разрыва с ней. Лишь отрешение от собственной судьбы и опыт страдания рождают у князя Андрея то понимание души другого человека, с которым приходит ощущение полноты жизни.