Милость или правосудие?

Э Тот вопрос о действиях властителя в отношении своих подданных занимал Пушкина на протяжении всего его творчества. Дитя эпохи Просвещения, он писал в 1817 году в оде “Вольность”:

Владыки! вам венец и трон
Дает Закон, а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.

Но с особенной актуальностью этот вопрос встал перед ним после утвержденного Николаем смертного приговора пяти декабристам. Дело в том, что в официальном российском законодательстве не было такого наказания, как смертная казнь. Утверждая приговор,

царь нарушал законы. Впрочем, и сам Николай, и его юристы считали это не насилием над законом, а чрезвычайным одноразовым исключением из правил, адекватным экстремистским действиям бунтовщиков, убивших генерал-губернатора Петербурга и собиравшихся убить царя.

Другое дело, что Николай мог казнить своих врагов и не нарушая закона даже в виде исключения. Лишив бунтовщиков дворянства, он мог приговорить их как обычных простолюдинов к порке шпицрутенами, как это он сделал с двумя евреями, преодолевшими в 1827 году карантинные преграды и схваченными после тайного их перехода реки Прут. На донесении графа Палена,

который требовал для нарушителей смертной казни, Николай начертал: “Виновных прогнать сквозь тысячу человек 12 раз.

Слава Богу, смертной казни у нас не бывало и не мне ее вводить”.

“Не бывало”! Николай пишет это в октябре 1827 года, словно забывая о пяти повешенных на Голодае полтора года назад. А скорее всего, не принимая этот факт во внимание: он ведь не правило, он – исключение из правил, а царю важно было донести до сознания подданных, что он правит в строгом соответствии с действующим законодательством.

И Пушкину было важно донести до сознания читателей, что властитель Должен править в соответствии с действующим законодательством.

Эта мысль красной нитью проходит через всю его стихотворную повесть “Анджело” (1833), где обстоятельно описаны беды, обрушившиеся на государство “предоброго” властителя Дука, и когда он правил, прощая своих сограждан – нарушая этим законы:

Сам ясно видел он,
Что хуже дедушек с дня на день были внуки,
Что грудь кормилицы ребенок уж кусал,
Что правосудие сидело сложа руки
И по носу его ленивый не щелкал, –

И когда, убедившись в этом, он передал власть наместнику Анджело, восстановившему все законы, которые нашел “в громаде уложенья”, в том числе и архаичный, бесчеловечный, который сам же и нарушил, запятнав этим свою безупречную репутацию.

Короче, долгий и нелегкий путь предстояло пройти Дуку, чтобы набраться законодательной мудрости и начать править, опираясь на законы.

А ” Капитанская дочка“? Роман (бессмертное произведение), в котором герою патронируют и в котором героя последовательно спасают от петли и от неволи два правящих антагониста – самозванец Пугачев и императрица Екатерина?

Чем они отличаются друг от друга, почему, не заглядывая в исторические источники, читая только текст пушкинского романа, мы с уверенностью можем сказать, что Пугачев Выдает себя за правителя, а Екатерина – законная российская императрица?

Конечно, не потому, что простонародные герои романа простодушно принимают татуировку на теле Пугачева за царские атрибуты: “…в бане, слышно, показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орел, величиною с пятак, а на другой персона его”. В конце концов, никогда не видевшая императрицу Марья Ивановна не опознает ее по внешнему виду: “Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую”.

Но вот – реакция каждого из них на заступничество за Гринева.

Савельич – Пугачеву: “Отец родной!.. Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели повесить хоть меня старика!”

” Пугачев дал знак, и меня тотчас развязали и оставили “.

Марья Ивановна – не опознанной ею Екатерине: “Я приехала просить милости, а не правосудия… Я дочь капитана Миронова”. “Марья Ивановна вынула из кармана сложенную бумагу и подала ее незнакомой своей покровительнице, которая стала читать ее про себя”.

“- Вы просите за Гринева? – сказала дама с холодным видом. – Императрица не может его простить. Он пристал к самозванцу не из невежества и легковерия, но как безнравственный и вредный негодяй “.

То есть в отличие от Пугачева императрица не милует Гринева, не проявляет к нему той милости, о которой просит ее Марья Ивановна.

Я оставляю в стороне сейчас причины, по которым Пугачев помиловал Гринева и по которым он и в дальнейшем будет ему покровительствовать. Обращу внимание читателя на собственное заявление самозванца: “Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай”. Иными словами, что хочу, то и делаю, и никто мне в этом не указ!

Но истинный правитель, по мысли Пушкина, творит не произвол, а правосудие. Вот почему просить у Екатерины, даже симпатизирующей просителю, “милости, а не правосудия” – дело безнадежное. Она приняла решение не прежде, чем внимательно выслушав Марью Ивановну и вникнув в сложную, запутанную историю Гринева:

” Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха “.

Итак, уже сама по себе опора на правосудие отличает истинного правителя от ложного, убежденного, что закон писан не для него. А то, что отчасти в этом был убежден и Николай I, может, на мой взгляд, пролить дополнительный свет на напряженные отношения Пушкина с царем.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Милость или правосудие?