Мильон терзаний

Разъезд гостей как будто возвращает нас к началу III действия: Хрюмина презирает всех; Наталья Дмитриевна дрессирует мужа; Тугоуховские щебечут… Все входит в берега, но чутв больше злости у Хрюминой, откровеннее уныние Горича, солдафонство Скалозуба, нищета Тугоуховских, властность Хлестовой. Чацкий слышит в их словах о себе “не смех, а явно злость”. На первый взгляд, Чацкого в сенях фамусовского дома остановил случай: “Кучера-с нигде, вишь, не найдут”.

Но в великих произведениях все “случайности” неслучайны. “Дым надежд”

рассеялся. “И пусто, и мертво” – вот причина непривычной неподвижности Чацкого. Ехать некуда, хотя “не ночевать же тут”.
И как подтверждение этой безысходности появляется Репетилов, представляющий тот круг Москвы, в который как будто мог бы войти Чацкий: “общество и тайные собранья… Секретнейший союз”. Но и там его не ждут.
Слух о собственном сумасшествии, достигнув ушей Чацкого, рождает в нем горечь. Но это не последний и не самый сильный для него удар. Чацкого продолжает волновать вопрос: “А Софья знает ли?” Он предполагает в ней равнодушие к себе, но не коварство, “нерв, избалованность”, но не слепоту. Но увидев Софью, зовущую Молчалина, Чацкий сам готов верить слуху о себе: “Не впрямь ли я сошел с ума?”
Еще один удар для Чацкого – “решение загадки”, кого любит Софья, бешенство при мысли: “Вот я пожертвован кому!” Но с появлением Фамусова Чацкому суждено еще узнать, что Софья “сама его безумным называла”. Последний монолог Чацкого, отрезвившегося наконец, полон гнева, страдания и сарказма.
Проследив, как меняются интонации, лексика монологов Чацкого от I к IV действию, мы убеждаемся, что наш герой избавляется от иллюзий, но не от своих идеалов. Он не отказывается от искренности, прямоты, свободомыслия. Для него все более нестерпимы лицемерие и рабство. Чацкий все настойчивее защищает благородство, независимость, истинность чувств.

Наконец, Чацкий теперь трезво и точно “в лицо” знает своих врагов. Он человек декабристского типа (“разрыв с министрами”, антикрепостничество и т. д.), его обвинения становятся все более остры и все больше тревожат фамусовский дом.
Чацкий – герой трагический, попавший в комедийную ситуацию. Он может казаться смешным фамусовской Москве, но не зрителю. Не обретая свободы, он не уступает обществу своего желания прорваться к ней.

Неудачи Чацкого – признак его неотступного стремления сохранить верность своим идеалам. “Чацкий сломлен количеством старой силы, нанося ей в свою очередь смертельный удар качеством силы новой”, – писал И. А. Гончаров через несколько десятилетий в статье “Мильон терзаний”, посвященной “Горю от ума”.
Ничтожество не терпит в своей среде высокого, которое смущает, дразнит людей низких. И они объявляют благородство безумием, чтобы избавиться от опасности, самоутвердиться. Высокие порывы кажутся неестественными в этом обществе, нелепыми, даже смешными. Смесь страха и желания потешиться, утвердить свое превосходство и заставляет их с таким упоением твердить: “С ума сошел!” Это поединок не новый, но и не стареющий.

Безумным в Эльсиноре был объявлен Гамлет. Безумным был назван П. Я. Чаадаев, философ и друг Пушкина. И в дальнейшем русская литература не раз возвращалась к теме благородного трагического безумия.

В “Красном цветке” Гаршина в сумасшедшем доме оказывается человек, решившийся на подвиг, на самоотречение в борьбе со злом. В “Палате № 6”
Чехова жажда справедливости была заперта в доме умалишенных. Ничтожество всегда стремилось сделать благородство своей жертвой.