Между викторианством и антиутопией

Английская литература первой трети ХХ века

Сейчас, когда мы только начинаем осознавать ХХ век как прошлое столетие, есть смысл перечитать его классические произведения с тем, чтобы увидеть, как начинался этот век, какие проблемы унаследовал, какие создал для себя заново. И как пытался их разрешать.

Вопреки всем сомнениям и страхам, XIX век верил в Прогресс и в Науку. Вера в прогресс означала, что человечество, хотя порой и сбивается с пути, но движется в верном направлении, восходя на вершины цивилизации. Вера в науку предполагала, что

познаваемо все: и природа, и человек, и законы общества, которое создано человеком.

В своем крайнем выражении этот рационалистический оптимизм предполагал общественные законы не только познаваемыми, но и управляемыми. Именно из этого исходило учение, которое по имени своего создателя Карла Маркса известно как Марксизм. Общество состоит из классов. Классы враждебны друг другу в силу противоположности экономических интересов.

Если создать партию, выражающую интересы угнетенных классов, и добиться победы в политической борьбе, то можно заняться перераспределением собственности.

В результате равного

распределения предполагалось построить общество, у которого есть светлое будущее – коммунизм. Коммунистическая идея имеет давние истоки, но как историческая теория восходит к утопиям гуманистов Возрождения (например, Томасу Мору) и радикальным деятелям Просвещения, чьими идеями вдохновлялась Великая французская революция.

Попытки осуществить утопию (и прежде всего революция тысяча девятисот семнадцатого года в России) привели к общественным катастрофам и огромным человеческим жертвам. Двадцатое столетие вошло в историю человечества как Антиутопическое, завершившееся разочарованием в идеалах предшествующих эпох, и прежде всего двух: Возрождения и Просвещения.

Что такое антиутопия? Как она соотносится с утопическим проектом, который принят к осуществлению?

Однако если рационализм и вера в науку отстояли себя в качестве основного направления мысли XIX века, то это не означает, что им не пытались бросить вызов. Пытались, и неоднократно. Одним из наиболее влиятельных оппонентов был философ Артур Шопенгауэр. В своем знаменитом сочинении “Мир как воля и представление” (1819-1844) он отказался “видеть в мировой истории нечто планомерно-цельное” и “органически конструировать ее”.

В этом отношении продолжателем Шопенгауэра стал Фридрих Ницше. Он не только отрицал закономерность самого исторического процесса, но и вывел историю как дисциплину за рамки научного знания. Ницше был одним из тех, кто формой суждения об истории вновь сделал Миф, представляющий движение в форме постоянного повтора, в образе природной метафоры вечного умирания и возрождения.

Мировую славу принесла Ницше книга “Рождение трагедии из духа музыки” (1872). Основная задача автора, судя по названию, как будто бы лежит в сфере исследования античной культуры, но в действительности Ницше выстраивает общекультурную модель, указывающую, каким образом погрязший в индивидуализме современный человек может вернуть себе творческую способность и обновить жизнь. От классически застывшего культа Аполлона нужно вернуться к неистовым радостям, которые древние переживали в коллективном праздновании культа Диониса, умирающего и воскресающего бога. Только там можно обрести свободу и силу.

Эстетическая утопия Ницше имела не менее трагические последствия, чем коммунистическая утопия Маркса, поскольку была подхвачена и принята к осуществлению в практике германского фашизма.

Трагические события ХХ века как будто бы подтвердили худшие сомнения относительно природы самого человека, в котором светлое, разумное начало все время должно утверждать власть над биологической природой инстинктов. Так выглядит структура личности в психологии Зигмунда Фрейда.

Литература ХХ века разнообразно отозвалась и на современные события, и на их философское осмысление. В отношении тех писателей, которые в большей мере придерживаются традиционных форм и восходящих к XIX веку рационалистических убеждений, как наиболее общий используется старый термин – Реалисты. Тех же, кто созвучен разнообразным сомнениям в оправданности исторического рационализма, тех, кто убежден, что ХХ век потребовал от писателей принципиального обновления языка и форм, называют Модернистами, а их искусство – Искусством Модернизма.

Однако, как всегда в эстетических классификациях, гораздо легче бывает обозначить полюса, чем определить принадлежность конкретного автора или произведения к одному из них. Едва ли не каждый серьезный и талантливый писатель, живший в ХХ столетии, испытал на себе воздействие этих противоположно устремленных тенденций.

Б. Шоу. “Пигмалион”: антивикторианский парадокс

Прощание с XIX веком длилось сравнительно недолго, так как резкой границей между прошедшим и вновь наступившим столетиями пролегла Первая мировая война, разразившаяся в августе 1914 года. Она разом взорвала мир, который до того пытались реформировать постепенно. Спорили о том, насколько быстро это можно сделать, чтобы не нарушить социального равновесия.

Одним из сторонников радикального преобразования общества был Бернард Шоу.

Джордж Бернард Шоу (1856-1950) начинал как романист, социальный мыслитель, театральный и музыкальный критик, но наивысшей славы он достиг как драматург. К концу своей долгой жизни Шоу стал одной из английских достопримечательностей – GBS (ДжиБиЭс), по первым буквам имени и фамилии.

Подобно Оскару Уайльду, Шоу был ирландцем и парадоксалистом. Парадоксом, то есть явлением, видимость которого резко противоречила его сути, предстала сама викторианская Англия.

Целую эпоху в Англии назвали по имени Королевы Виктории (1837-1901). Викторианская эпоха – время экономического благополучия Британской империи. Благополучное общество более всего стремится выглядеть благопристойным.

Литературе тесно в строгом сюртуке английского джентльмена и в узких пределах чопорной нравственности, с точки зрения которой все естественное казалось неприличным. Достаточно было чуть приподнять покров пуританской морали, как самые общие истины являлись в неожиданном, а то и в прямо противоположном смысле.

М. Горький называл Парадоксами “общие места, вывернутые наизнанку”. Прокомментируйте один из парадоксов Уайльда: “Когда со мной соглашаются, я чувствую, что я не прав”. Можете ли вы привести примеры парадоксов?

Один из персонажей романа Оскара Уайльда “Портрет Дориана Грея” высказался так: “Правда жизни открывается нам в форме парадоксов. Чтобы постигнуть Действительность, надо видеть, как они балансируют на канате. И только посмотрев все те акробатические штуки, какие проделывает Истина, мы можем правильно судить о ней”. Для героев Уайльда главное – заставить Истину остроумно балансировать.

Шоу требует от своих героев умения вернуть Истину с каната на землю и приблизиться к ней.

Шоу начал карьеру драматурга с теоретического трактата “Квинтэссенция ибсенизма” (1891), популяризирующего в Англии Драму идей. Сам Шоу был даже более решительным сторонником театральной реформы, чем его норвежский предшественник. Он заявил о том, что намерен изменить структуру пьесы.

Если прежде она мыслилась состоящей из трех частей: завязка – ситуация – развязка, то теперь место развязки займет Дискуссия, в ходе которой персонажи должны не выяснять отношения, а понять сами себя.

Чтобы привлечь внимание к дискуссии, Шоу начал с того, что очень смело обновил круг обсуждаемых проблем. Первый сборник пьес он назвал “Неприятные пьесы” (1892-1894). И действительно, что же приятного в такой проблеме, как проституция, которую не принято замечать в викторианской Англии, хотя многие уважаемые члены общества живут за ее счет. Так, для молодой девушки, учащейся в университете, неприятным сюрпризом оказывается открытие, что ее мать (главная героиня пьесы “Профессия миссис Уоррен”) – содержательница публичных домов.

Виви решает порвать с матерью и жить за собственный счет. Такой могла бы быть развязка пьесы, но у Шоу есть продолжение – дискуссия, в ходе которой миссис Уоррен очень убедительно демонстрирует своей дочери, что ее дело отнюдь не противоречит принятой в обществе морали. И разве было бы нравственнее, если бы она, родившись в бедности, умерла от непосильной работы на фабрике или от болезней на панели?

Виви вынуждена согласиться, по крайней мере с тем, что ее мать лишь на первый взгляд нарушительница общественной морали, а по сути – ее жертва.

Возмущение, вызванное первыми пьесами, заставило Шоу иронически озаглавить второй сборник – “Приятные пьесы” (1894-1895). Может показаться, что столь же иронично звучит и название третьего – “Пьесы для пуритан” (1897-1899). Однако в этот раз Шоу абсолютно серьезен.

Он имеет в виду не пуритан-викторианцев, для которых мораль стала синонимом лицемерия. Шоу имеет в виду пуритан XVII века, мужественных людей, во всем стремившихся дойти до истины. Своим героям Шоу рекомендует быть столь же настойчивыми в познании самих себя и своих возможностей.

В этот сборник входят две из числа лучших пьес Шоу – “Ученик дьявола” и “Цезарь и Клеопатра”.

Шоу как социальный реформатор полагает, что реформу каждый должен начинать с себя. Начинают же чаще всего с других, не очень хорошо представляя, что из всего этого может выйти. На эту серьезнейшую социальную тему Шоу откликнулся блистательной шуткой – “Пигмалион” (1912).

Пигмалион ( Греч. миф. ) – скульптор, который презирал женщин. За это его наказала Афродита: Пигмалион полюбил созданную им статую прекрасной девушки. Однако страсть была столь сильна, что статуя ожила.

В роли Пигмалиона у Шоу выступает профессор фонетики Генри Хиггинс: “…Я могу с точностью до шести миль определить место рождения любого англичанина. Если это в Лондоне, то даже с точностью до двух миль” (перевод Е. Калашниковой). Он зарабатывает себе на жизнь тем, что обучает американских миллионерш говорить на правильном английском языке. Хиггинс уверен, что после шести месяцев обучения у него уличную цветочницу Элизу Дулиттл (которую не берут на работу в цветочный магазин из-за ее варварского произношения) невозможно будет отличить от герцогини.

Пари принимает еще один энтузиаст фонетики, знаток индийских диалектов полковник Пикеринг.

Заключенное пари лежит в основе сюжета, но суть проблемы в другом. Со свойственным им здравым смыслом о существовании проблемы двум ученым джентльменам напоминают женщины. Первой это делает домоправительница Хиггинса миссис Пирс, как только слышит, что Элиза останется в доме: “…Что с ней будет после того, как вы закончите ее обучение? Надо же немного заглянуть вперед, сэр?” О том же, но уже со всей определенностью, скажет мать Хиггинса, когда эксперимент продвинется довольно далеко: “До чего может дойти мужская тупость!

Проблема – что с ней делать после”.

Но “заглядывать вперед” – это не дело настоящих реформаторов, и Хиггинс с трудом осознает, о чем идет речь, лишь после того, как выигравшая для него пари Элиза швырнет свой вопрос ему в лицо вместе с его ночными туфлями (подавать их – ее обязанность).

Элиза. Что со мной будет? Что со мной будет?

Хиггинс. А я откуда знаю, что с вами будет? И какое мне, черт дери, до этого дело?

Элиза. Вам нет дела. Я знаю, что вам нет дела!

Я для вас ничто, хуже этих туфлей.

Хиггинс ( Громовым голосом ). Туфель!!!

Элиза ( С горькой покорностью ). Туфель! Мне кажется, теперь это уже неважно.

Разумеется, теперь (на деньги Пикеринга) для Элизы можно купить целый цветочный магазин. Однако сделает ли это ее счастливой? Нет.

Напротив, она чувствует себя униженной так, как ее никогда не унижали. В ней пробудили человека и теперь этого человека не хотят замечать. Она привязалась к людям, которые, с детской непосредственностью празднуя победу, даже не поблагодарили ее, не осознали, каким был труд, ею вложенный в то, чтобы переделать саму себя.

С ней лишь готовы рассчитаться по правилам буржуазной морали.

Острым критиком этой морали в пьесе выступает отец Элизы – мусорщик Альфред Дулиттл. Он явился в Дом Хиггинса сразу же вслед за дочерью: если у него забрали дочь (которая ему, по правде сказать, вовсе не нужна и которую мачеха выставила за дверь), то ему должны заплатить деньги. Хиггинс собирается выгнать шантажиста, но смягчается, услышав рассуждения мусорщика о ненавистной буржуазной морали, которая ему просто не по карману.

Рассуждение Дулиттла о буржуазной морали: “Я вас спрашиваю, кто я такой. Я недостойный бедняк, вот я кто. А вы понимаете, что это значит? Это значит – человек, который постоянно не в ладах с буржуазной моралью…

Что же такое, выходит, буржуазная мораль? Да просто предлог, чтобы отказать мне во всем”.

Покоренный Парадоксальной откровенностью Дулиттла, Хиггинс готов вместо просимых пяти фунтов дать десять. Дулиттл просит этого не делать: десять фунтов – слишком большие деньги, чтобы промотать их с друзьями, а значит, он станет жить с оглядкой на все ту же буржуазную мораль. Мусорщик судит о современном обществе с проницательностью Героя-реалиста.

Шоу с присущей ему категоричной парадоксальностью заявлял, что из тысячи людей 777 – Филистеры (поскольку они живут, не задумываясь), 222 – Идеалисты (поскольку они строят воздушные замки) и только один человек – Реалист, делающий усилие и способный понять законы жизни и самого себя.

Обычный в комедии счастливый финал – свадьба. Он есть в “Пигмалионе”, хотя и неожиданный – все едут в церковь, где будет венчаться Альфред Дулиттл. Он все-таки угодил в сети буржуазной морали, после того как ему (плененный остротой его социальных рассуждений) завещал большие деньги американский миллионер с тем, чтобы ежегодно Дулиттл читал шесть лекций во Всемирной лиге моральных реформ.

А что Хиггинс и Элиза? Они отправляются, чтобы присутствовать на церемонии, и каждый уверен, что настоял на своем. Хиггинс думает, что Элиза вернется и будет подавать ему ночные туфли.

А она, делая вид, что не вернется никогда, кажется, уверена: профессор не сможет обойтись без нее.

Круг понятий

Идейная драма Д. Б. Шоу:


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Между викторианством и антиутопией