Метаморфозы “Классических роз”

Р Оза – царица цветов. Ее любили и воспевали с незапамятных времен. Ей поклонялись, о ней слагали легенды, Предания.

Самые первые сведения о розе встречаются в древнерусских сказаниях. В Древней Индии существовал закон, по которому каждый принесший царю розу мог попросить у него все, что пожелает.

Конечно, в любой национальной культуре роза символизирует разные понятия. Мы знаем цветок как символ любовной страсти (например, у Шекспира или роза в Древнем Египте), как историческую эмблему (война Алой и Белой розы; древние германцы считали

розу символом меча и смертельной раны), как эмблему религиозную (роза у магометан и в Древней Индии)…

В эпоху раннего немецкого романтизма цветок становится выразителем романтического идеала, к которому постоянно стремится романтический герой. Абстрактный “голубой цветок” у Новалиса символизирует счастье в любви, творчестве, гармонии. Постепенно человек пытается для себя адаптировать этот идеал в виде вещи реальной.

В 1843 году публикуется стихотворение И. Мятлева “Розы”. Оно написано в романтическом ключе. “Розы” здесь – часть природы. Они дают счастье только тогда, когда

они живые.

Тот, кто пожелает сорвать цветок, должен быть наказан. И. Мятлев не раз повторяет, что это – “заветные цветы”. Недаром повествование о “деве” начинается с противительного союза “но”. Счастье девы в “венке из роз” – мнимое, недолговечное. “Ей счастье долгое сулил, Казалось, рок”.

Но природа не простила нарушительницу ее гармонии, и дева должна умереть.

Это стихотворение послужило источником для стихотворения Игоря Северянина “Классические розы”. Северянин дает в качестве эпиграфа к своим “Классическим розам” первую строфу мятлевского стихотворения и в каждой строфе повторяет его первый стих, правда, с изменением формы времени связочного глагола.

Первая строфа стихотворения тесно связана с эпиграфом. Здесь тоже рассказывается о молодости, та же юношеская восторженность (в сердце “роились грезы”, герой любил и был счастлив), тот же временной план “весны”, прошедшей весны. Время глаголов и лексические элементы показывают, что это было в прошлом.

Лирический герой жил, любил, мечтал, наслаждался славой, природой. Отличает первую строфу от эпиграфа расширение пространства. Мы помним, что в эпиграфе герой наслаждается миром, который знал Он сам, а именно тем, что было в его саду.

В первой же строфе стихотворения весь мир для героя сконцентрировался “в сердцах людей”. Герой научился любить, пользовался славой и, конечно, не мог существовать один.

В Торая строфа переносит нас во временной план настоящего (временные формы глаголов). Сейчас лирический герой находится на этапе зрелости. Юность миновала: “прошли лета”, и что же мы видим?

Розы исчезли, а вместе с ними и любовь, и слава, и весна. “Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране”, нет тех людей, в сердцах которых “роились грезы”. Люди, повзрослев, разучились радоваться жизни и природе: “всюду льются слезы”. Единственной отрадой людей, их “розами” становятся “воспоминания о минувшем дне”. “Прошли Лета ” молодости, а вспоминают их как один День. Если раньше люди сами любили, мечтали, то “ныне” они могут восхищаться только воспоминаниями об этом.

И не просто “люди”, а все. Теперь герой видит мир повсюду, а не только в пределах “сердец людей”. Пространство расширяется до максимума.

Но, как день прошлого, проходят и “дни” настоящего.

Третья строфа вырисовывает будущее. И в этом недалеком, отделяемом “днями” будущем картина совсем иная, чем в настоящем. Вместо плача, слез мы слышим успокоение: “Уже стихают грозы”, а следовательно, нет и грома. Страна, которой не было в настоящем, хочет “вернуться в дом”.

И все это обязательно будет. Плач утихнет, Россия успокоится, будет чувствовать себя дома, и тогда лирическому герою можно будет не менее спокойно умереть. И тогда для него будет только одно наслаждение: чтобы розы в его гроб были брошены “его страной”.

Пространство опять сужается. Умиротворение наступит в России (сравним: “всюду”), а по смерти герой приближается к юности, опять появляется видение мира только через свое субъективное восприятие (“моей страной”). Хотя “моя страна” это уже не “мой сад”.

Лирический герой, поэт, бывший знаменитым еще в молодости, много сделавший для своей страны, поднимается на высшую ступень.

Его молодое “я” было мелким, собственническим: “мой сад” равно “я хозяин сада”. Теперь же он – гражданин своей страны.

Образ “роз” развивается от прямого значения слова до переносных, все более и более патетичных. В эпиграфе “розы” действительно имеют значение Цветы, распустившиеся ранней весной в саду и по своей биологической природе боящиеся холодов. В первой строфе “розы” – это Плоды молодости, славы, любви. И лирический герой наслаждается именно этими плодами.

Во второй строфе “розы” – это радость Воспоминаний. “Ныне”, где нет никого и ничего, не может быть и цветов, вещественных предметов. Это воспоминания, нечто абстрактное, не существующее в реальной действительности, более высокое. И в третьей строфе под “розами” имеется в виду Благодарность Родины.

Важны не сами розы, а то, кем они “брошены в гроб”.

Стихотворение Северянина пронизано смыслами “молодость – зрелость – старость” и “прошлое – настоящее – будущее”. На каждом из трех этапов (три строфы стихотворения) символ “розы” имеет свое значение. Это подтверждается и рифмами к слову “розы”.

Первая строфа: “розы” – “грезы”. Не читая строфы, можно догадаться, что речь идет о юности. Вторая строфа: “розы” – “слезы”.

Это временной план настоящего – строфа связана с историческими событиями (стихотворение было написано в 1925 году). Третья строфа: “розы” – “грозы”. Гроза показана как символ перехода в будущее.

О том же говорят и фонетические приемы в тексте:

В те времена, когда роились грезы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!

Ясно слышен преобладающий в первых трех строках сонорный, громкий, бурлящий, живой, кипучий, как и сама молодость, выраженная в первой строфе. К звуку постепенно присоединяются и другие сонорные – яркие, звонкие, переливчатые. Заметим, что в первой строфе нет ассонанса. Это не случайно.

В юности нет одинаковых нот, мелодия жизни переливается, иногда возвращается к старому, но никогда не стоит на месте.

Вторая строфа:

Прошли лета, и всюду льются слезы…
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне!

Здесь только в первом слове есть звук. Это как бы мостик от первой строфы ко второй, от семантики молодости к смыслу зрелости. Уход молодости тут воспринимается как бы во времени, в движении (“прошли лета”). Первая же строка пронизана звуком, символизирующим чистое легкое капанье слез о прошедших летах.

Звон этот продолжается во всей строфе посредством сонорных звуков. Во второй строке – это плач, а в третьей и четвертой – радость воспоминаний.

Не случайно, наверное, что в первой строке дважды повторяется звук. Они как бы расширяют пространство (“всюду”). Не случайно и то, что в последней строке подряд идут три звука (безударные звуки звучат как ). Звук считается самым ярким и сочным из гласных звуков.

Он символизирует яркое воспоминание из прошлого.

Наконец – третья строфа:

Но дни идут – уже стиха т грозы.
Вернуться в Дом Россия ищет троп…
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!

Один из начальных ее звуков – , передающий тяжелые, но звонкие шаги времени. Сложен переход от настоящего к будущему, но ярок и светел итог – в России наступает умиротворение, “затишье”; мы слышим обилие глухих согласных в первой и второй строках ( , , , ). Возвращение России “в дом” стремительно, твердо, настойчиво, здравомысляще! Поэтому во второй строке добавляется утверждающий звук, который становится доминирующим в четвертой строке.

Это и гордость, и счастье поэта. Недаром в последних двух словах появляется и взрывной, который вместе с восклицательным знаком на торжественной ноте завершает стихотворение.

О Браз цветка репрезентативен еще и потому, что он практически не наделяется национальной семантикой. Если предметы интерьера, костюма всегда соотнесены с эпохой и традициями определенной культуры, то цветок имеет одинаковое символическое значение и в античности, и в XIX веке, и в современности. Изменяется лишь отношение автора к изображаемому образу, а лирический герой становится персонификацией мироощущения художника.