Материалы к написанию сочинения Человек и природа По рассказу Николая Почивалина “На природе”

Ход урока.

I. Чтение текста у учеников распечатки рассказа.

II. Беседа по прочитанному.

– Направление “Человек и природа” предполагает размышление над эстетическим, экологическим или социальным аспектом этой проблемы. Какой аспект взаимоотношений человека и природы является главным в рассказе Н. Почивалина “На природе”?

– Обозначьте экологические проблемы, которые поднимает автор.

– Рассказ “На природе” входит в книгу, которую Н. Почивалин назвал “Вечерняя книга”. Это своего рода дневниковые

записи: “Первые вечерние записи я сделал давно, не помышляя о книге; потом это стало привычкой и потребностью – поверять вечером листу все, что радовало или тревожило”. Так что тревожит автора в этом рассказе?

Запишите своими словами мысли, которые показались вам важными, интересными, нашли в вашей душе отклик.

– Озвучьте написанное. Есть ли у автора рецепт решения экологических проблем? Ваше отношение к этому?

– Какие из высказываний, по-вашему, помогут отразить главную мысль рассказа Н. Почивалина:

“Родная земля – самое великое, что нам дано для жизни”. К. Г. Паустовский.

“Все

прекрасное на земле – от солнца, и все хорошее – от человека” М. Пришвин.

“Сам человек только в зеркале природы может увидеть свое настоящее лицо” М. Пришвин.

“Если каждый человек на куске своей земли сделал бы все, что он может, как прекрасна была бы земля наша”. А. П. Чехов.

– Напишите сочинение, раскрывая выбранный вами тезис высказывание. на материале рассказа Н. Почивалина “На природе”

Приложение. выделено мною.

Н. Почивалин

На природе

Товарищ купил “Жигули”, с трудом дождался, когда кончится зима, а теперь переживал свой медовый автомесяц. Высокий, носатый, чернобровый, с пышной, почти сплошь седой шевелюрой, он с порога нетерпеливо объявил: “Едем смотреть весну”. Все, быстро, быстро!..

Было начало мая – лучшая пора года, когда все первозданно свежо и ярко. Разматывалась серо-фиолетовая под ласковыми предзакатными лучами асфальтовая лента трасы; к самым кромкам ее, обтекая кюветы, прибивали изумрудные волны травы; по обе стороны зеленели молодой листвой ольха, осина и березы, нечасто, как белые вспышки, мелькающие меж темных стволов; выкинули, наконец, еще слабый, с желтизной лист стариканы-дубы, и в похолодавший было воздух тотчас хлынули животворные потоки тепла. Хороши окрестности нашей Пензы: едва отбегут назад окраинные, с вишневыми и яблоневыми садами дома, и сразу на много километров потянутся пригородные рощи, полные птичьих голосов, с извилистыми рукавами и тихими заводями старицы Суры, – не только красота извечная, но и могучие фильтры природы.

Павел Иванович, так звали товарища, поставил машину на обочине дороги. Пока он, священнодействуя, смахивал тряпочкой с капота несуществующую пыль, я был уже в роще. По двум недавно срубленным, сырым, прогибающимся под ногами осинкам миновал звонкий узкий ручей, который и перешагнуть можно, – бытует у нас, к сожалению, эта беспечная тароватость: чуть что, вали с маху, не куплено!.. Как дикарь или зверюга-лесник, я брел, срывая, растирая в пальцах и втягивая ноздрями то пресный запах осинового листка, то горьковатый – березового, то влажный и сладкий – еще не зацветшей медуницы.

В прогалах между деревьями голубело высокое вешнее небо; лопотала на своем младенческом языке листва; звонко тренькали синицы, взлетая и подпрыгивая под ветки, – чувствуя, как нисходит на тебя ощущение покоя и умиротворения, я заулыбался. Прочитал недавно статью-совет о саморегулировании нервной системы; статья умная, полезная, но автору следовало пополнить ее еще одним способом саморегуляции – вот этим, древнейшим и безотказным!

И вдруг энергично идущий во мне процесс отлаживания нервной системы прервался.

На обширной поляне, устланной нежнейшим зеленым ковром, нелепо чернели островерхие кучи мусора – так ссыпают самосвалы. Трава вокруг была придавлена, прямо к трассе вела узорная, уже накатанная шинами колея. Я остановился.

Современное дополнение к пейзажу в первую секунду вызвало даже не досаду, она пришла потом, а какое-то ощущение нечистоплотности, почти гадливости – как если бы посадил на белоснежную рубашку сальное грязное пятно.

– Вот ведь разгильдяи чертовы! – ругнулся подоспевший и вставший рядом Павел Иванович. – Не могли три лишних километра проехать – до свалки!

Действительно, до специально оборудованной за городом, на открытом месте, и постоянно дымящейся свалки недалеко, дорога к ней асфальтирована, так нет же, устроили филиал свалки и тут! В чудесном уголке, куда по субботам и воскресеньям горожане приезжают отдыхать в любую пору. Зимой, – когда сахарные, не запорошенные фабричной копотью снега здесь исполосованы лыжней; летом, – вытягиваясь цепочкой по узким тенистым тропкам, ведущим к старице, в которую еще не сливают никакой дряни; осенью, наконец, под спорыми дождиками, – собирая грибы, которых, почему-то, правда, становится все меньше. Куча, у которой в выразительном молчании мы стояли, появлением своим была обязана шоферу швейной фабрики.

Разноцветные обрезки тканей. Целые вороха мятых, забракованных, вероятно, бумажных бирок, что прикрепляются к готовым изделиям. Большая часть других куч была явно строительного происхождения: поломанная дранка, битое стекло, куски штукатурки.

Посреди этого развала, как дзот, высилась глыба намертво схваченного цемента – какая-то бригада на какой-то стройке сротозейничала, водитель избавился от нее, где поближе.

Что-то в настроении нашем невозместимо убыло; перебрасываясь пустыми, ничего не значащими фразами, мы отвернулись от поляны, чтобы не видеть ее больше, – не лучшая, пассивная позиция, но что же еще оставалось делать? Поймать бы с поличным одного такого механизированного осквернителя, хотя бы номер машины записать!.. Если рекомендованное ученым саморегулирование продолжало работать, то в обратном порядке: било по нервам досадой, обидой, тягостным недоумением. Ну как же так?

Ведь они, побывавшие тут шоферы, – люди как люди и, наверное, неплохие работяги. Как все, любят своих детей, дарят женам по праздникам цветы, заботливо, возможно, ухаживают на своих дачах за каждой яблонькой. И как могут они же, вылетев за город, украдкой, воровато свалить мусор – гадить там, куда усталые люди приходят, как на свидание?..

– К сосенкам – сходим? – коротко предложил Павел Иванович.

– Пошли.

До сосновых посадок было рукой подать. Места тут, в общей сложности, низменные, пойменные, поросшие дубом – пореже и сплошь – чернолесьем; молодой соснячок, куда мы направлялись, – это давний эксперимент какого-то энтузиаста из лесничества, и хотя на удачно выбранном несколько возвышенном участке сосны прижились, опыт на том и кончился. Четкий, как солдатское построение, их темно-зеленый квадрат возникал на повороте всегда неожиданно и радовал глаз.

И удивительно, что каких-нибудь две-три сотни юных сосенок создавали свой микроклимат, свою фауну: в медовый настой разнотравья внятно входил густой смолистый дух, мгновенно наполняя легкие целебной свежестью; на свой строговатый манер была убрана в ровных рядах и земля: пружинящим под ногой серо-зеленым настилом хвои, из-под которого, как в настоящем бору, не однажды уже проклевывались обрызганные росой и облепленные иголками крохотные сливочные маслята.

Ошеломленные, мы разом остановились, словно очутились на краю пропасти.

Сосенок не было.

На образовавшейся плешине жалко – как зубья отслужившей расчески – торчали золотистые с прозеленью колья; иные из них были аккуратно срезаны пилой, другие наискось срублены топором, третьи, надломленные и выкрученные, белели мелкой, словно раздробленные кости, щепой. Как ураган пронесся – все исковеркав и раскидав! Сиротливо оставшиеся после этого рукотворного бурелома сосенки с тонкими искривленными стволами уцелели только потому, что кому-то статью не угодили.

– Все на елки перевели. – Павел Иванович горестно покачал седой головой. – Как же – опаски нет, охраны никакой. Душонки рублевые!…

Срубленных веток, сучков валялось множество, но исходящий от них слабый запах теперь влспринимался по-другому: так скорбно пахнут сосновые лапы, положенные на последнюю домовину человека.

Ну что можно тут поделать, как остановить это бедствие? Ловить и сажать виновных в тюрьмы, как поступают, кажется, в Болгарии? Рубить руки, как когда-то безжалостно отрубали их у воров в Турции?

Водить связанных по улицам – под градом плевков и тычков, как в старину водили на Руси конокрадов?.. Мы горячо радуемся, что наконец с размахом, по-государственному решен комплекс вопросов по охране природы Байкала, верим, что опять, как прежде, будет чистой наша песенная Волга, что рано или поздно на всех заводских трубах, сколько бы их сейчас ни дымило, будут установлены дымо-и газоуловители, – страна расходует на эти цели миллиарды рублей, и мы не жалеем их. Но природа – это не только Байкал, Волга и Беловежская Пуща.

Это и тысячи малых, подчас безымянных речонок, без которых нет и не станет полноводных красавиц; и одно, неделимое на районы и области небо над нами; и скромные, наподобие нашей, пригородные рощи. Государство не может, не в силах следить за каждым деревом, – если за ним не будет следить каждый из нас. Нельзя всю нашу огромную и прекрасную землю объявить заповедной, – любой из нас должен объявить такой заповедник в душе своей!

Только так, ибо при всех других условиях внукам и правнукам своим мы оставим, говоря обобщенно, – одни пеньки.

.Не сговариваясь, мы напрямую вышли к трассе.

Поджидая, пока Павел Иванович откроет дверцы машины, я закурил, со сложным чувством – прощаясь, за что-то винясь и на что-то надеясь, посмотрел на нашу рощу. Привычно прикрыв листвой следы, оставленные существами разумными, она дышала покоем, и над ее зеленой чащобой, обещая назавтра погожий день, разливался чистый малиновый закат. “Жигуленок” резво взял с места; мелькнул и отскочил назад на тонких железных ходулях внушительный транспарант: “Берегите лес – своего друга!”