Материалы к изучению романа в стихах “Начало большого стиха”

Среди элементов, из которых составляется поэтический, образный сюжет первого раздела, самый заметный – перечень. Перечисляются знания и умения героя, способы обольщения, занятие в течение дня, разные предметы и т. п. Это создает чрезвычайную густоту и тесноту того мира, в котором существует герой: все то поэтическое пространство, которое могла бы занять личность, занимают вещи и отдельные элементы жизни, целостность подменивается множественностью, внутреннее внешним, духовное материальным. Герой и его мир предельно опредмеченные и овеществлены,

свободного пространства не остается.

Мы найдем эту “ячейку” в “дне Онегина”, что занимает центральную часть главы и является основным материалом для построения образа героя как способа его жизни. Ежедневный круг этой жизни состоит из семи фаз: первая из них – “Бывало, он еще в постели”, последняя – “Спокойно спит в тени блаженной”. Собственно, день Онегина – это пять фаз: гулянка – обед – театр – кабинет (переодевание) – бал. Вторая и последняя фаза – обед и кабинет – дают центральный мотив, который кристаллизует и формирует поэтику перечня.

Этот мотив

– стол.

Сначала – обеденный стол: ананас и прочее; потом туалетный стол, захламленный предметами “роскоши и томления модной”, от фарфора и бронзы к щеткам тридцати видов. Симметрично расположенные относительно центральной фазы – театра, впечатляющие перечни того (в медицинских терминах – “внутреннего” и “внешнего”), что находится на двух столах,- сопротивления образа дня Онегина, основа образа жизни, воплощенного в этом дне. Описания обоих столов сопровождает ярко выраженный географический обертон: английскому очерчиванию слова ростфиб, французской кухне, страсбургскому пирогу и лимбургскому сыру откликается на туалетном столе целая географическая симфония: от Лондона и Парижа до Царьграда, от “балтийских волн” к русскому лесу и салу – весь мир просится на стол, взывает, чтобы им насладились.

В конце туалетного перечня вспыхивает слабый, казалось бы, но довольно ясный идеологический ореол, который венчает тему наслаждения благами мира и корнями достигает упоминания о Руссо. Ореол этот разрастается и становится ярче благодаря шестому авторскому примечанию: в нем приводится убийственно длинное – на фоне мизерности предмета – соображение автора “Исповеди” относительно ногтей и белил, над которым Пушкин сразу пародирует комически-глубокомысленной “полемикой”: “Грим опередил свое столетие: сегодня во всей просвещенной Европе чистят ногти особой щеточкой”. Этот издевательский пассаж:

Защитник вольности и прав

В сем случае совсем не прав –

Дает резко ироническое освещение прославленному имени “защитника” “естественного права”, а всю географию столов взимает к “просвещенной Европе”.

На фоне мотива стола соответствующего вида приобретает все, присущее герою, в том числе и большой каталог его знаний и умений, грандиозное меню гурмана “страсти нежной” и вообще весь день Онегина, включая не только обед и кабинет, но и балет, который входит в дневной, почти обеденный, рацион рядом с жиром котлет и трюфелями, “роскошью юных лет (лет)”.

Выделенные слова рифмуются совсем не случайно: такой рифмой пронизан весь “день Онегина”, почти с самого начала, где в унисон звучат два известных слова:

Пока недремлющий брегет

Не позвонит ему обед.

Отголосок брегета, который извещает о начале обеда, а потом балет, звучит в продолжение дня Онегина; мертвый механизм управляет всей жизнью героя. Погоня за наслаждениями (“помчал”, “полетел”, “стремглав… поскакал”, “взлетел”, снова “стремглав… поскакал”) превращает жизнь в ряд механических движений.

Жизнь героя проходит замкнутый круг, тема его идет на спад. Тема автора поступательная и двигается по восходящей. Оппозиция героя и автора, в то же время связана между собой,- главная движущая сила лирического сюжета, его композиционный и идейный стрежень.

Автор постепенно вытесняет Онегина как главного героя.

Впервые во всеоружии своих полномочий героя-автора, который строит рассказ так, как ему нужно, рассказчик выступает в центральной фазе дня Онегина – эпизоде театра. Он забирает себе взгляд на театр, вытесняет Онегина в сторону, словно не разрешая

Ему и это превратить в кушанье, и дает (извне тем же приемом перечня) свое описание, свое видение “волшебного края” в тонах высокой патетики или лирики.

Реакции автора и героя, которые обрамляют строфу об Истоминой, извне почти одинаковых. Причины же их прямо противоположные: то, что для автора полно жизни и красоты, скучное герою, который переел. Автор опасается: “Другие ль девы, сменив, не заменили вас?”- с точки зрения героя: “Всех пора на смену”; автор восторженно вспоминает, как балерина “ножкой ножку бьет”,- герой “идет… по ногам”. Автор вдохновенно описывает “волшебный край” и “душой исполненный полет” русской Терпсихоры – после появления Онегина и его реплики удивительно выполненная картина мгновенно меркнет:

Еще амуры, черти, змеи

На сцене скачут и шумят…

…Еще не перестали топать,

Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать…

В присутствии героя обворожительность распадается, его взгляд убивает поэзию, как смертоносный взгляд Горгоны.

Свободе, этой главной теме автора, тесно в опредмеченном мире Онегина… И именно тогда, когда на героя нападает, в конце концов, скука, автор окончательно берет инициативу в свои руки – начиная с величественного отступления, которое венчается строфой: “Придет ли время моей свободы?”. Здесь возникает ключевой образ, который играет в теме автора ту же центральную роль, что и мотив стола в теме героя. Это – море, любимый пушкинский символ пространства и воли, совершенства и гармонии мироздания (в восьмом разделе: “Глубокий, вечный хор валов, Хвалебный гимн Отцу миров”).

В противоположность “обеденной” и “туалетной” географии героя возникает грандиозная парабола почти на полземли – полет из России, через Италию, “Альбион” и “небо Африки моей” – назад в Россию, “Где сердце я похоронил”.

Таким образом, в первом разделе развиваются параллельно два сюжета, которые отвечают двум временам. Описываемому времени отвечает повествовательный сюжет; времени написания главы – поэтический сюжет. Повествовательный сюжет формируется прямым описанием жизни героя, состоит из его действий и событий жизни и развивается вяло, находясь словно на границе исчезновения, угасания.

Поэтический сюжет составляется, как в лирическом стихе: поэтический ход, образ, метафора, словесная формула, система рифм, вообще любое поэтическое высказывание может здесь играть роль события.

Направленность двух сюжетов – противоположная; это подчеркивается тем, что если в повествовательном происходит сближение автора и героя (“С ним подружился я в то время…”), то в поэтическом – их расхождение (“Всегда я рад заметить разницу Между Онегиным и мной…”)… Впрочем, есть точка, где происходит расхождение сюжетов: Но скоро были мы судьбой На долгий срок разведены.

В повествовательном контексте это связано с семейными обстоятельствами Онегина, в автобиографическом “домашнем” подтексте автора – с его ссылкой. В символическом же плане происходит властный прорыв поэтического сюжета в повествовательный: в расставании автора с героем материализуется их “расставание” как идейно-духовных и жизненных позиций, которые проявили свою “разницу”. Поэтический сюжет здесь выразительно выступает не как “второй”, а как “первый”, ведущий и руководящий; “лирические отступления” – это сфера наибольшего сгущения “событий” поэтического сюжета, сосредоточение авторской лирической воли.