Литературный тип (О литературе)

Тип (от греч. typos – отпечаток, модель, образец). В начале 4 части “Идиота” Достоевский говорит, что писатели стараются брать “типы, чрезвычайно редко встречающиеся в действительности целиком, и которые тем не менее почти действительнее самой действительности”. Типы, по Достоевскому, “снуют и бегают перед нами ежедневно, но как бы несколько в разжиженном состоянии”, “типичность лиц как бы разбавляется водой”.

От слова тип производятся прямо противоположные по значению прилагательные. Все знакомы, например, с типовой,

то есть стандартной, застройкой. Чаще всего “типовой” – это обезличенный. Напротив, типичное, типическое означает проявление общего в индивидуальном, в характерном, в особенном.

Люди, писал Достоевский, “и до Гоголя знали, что эти друзья их такие, как Подколесин, но только не знали еще. что они именно так называются”. Действительно, мы и в жизни замечаем в основном то. чему знаем наименования: не знающий, что такое в здании фриз или архитрав, почти не видит их. воспринимает здание только целиком, в общем и целом, без конкретных особенностей. Задача художника – увидеть и назвать, определить жизненные

явления – придать им определенность, показать общее в индивидуальном. Татьяна Ларина неповторимо индивидуальна, но именно благодаря этому она выражает типично русский национальный характер известного времени (в иное время “я другому отдана” Белинский интерпретировал уже в духе “женского вопроса”, не существовавшего для Пушкина) и служит прообразом классических женских характеров в русской литературе: и тургеневских женщин, и Наташи Ростовой. и в какой-то мере героинь Достоевского и Чехова.

Неповторимы Онегин, Печорин, Бельтов, Рудин, Обломов, но в их характерах Добролюбов обнаружил развитие одного типа – молодого дворянского интеллигента в эпоху постепенной утраты дворянством передовой роли в обществе.

До XIX в. типичность обычно оказывалась универсальностью: конкретный человек воплощал, по мысли писателей, общие черты всего рода человеческого. В реализме нового времени общее в характере окрашено признаками класса, сословия, социальной среды и эпохи, а ранее эта окраска вовсе не признавалась существенной. С точки зрения типизации не так уж принципиально было то, что Гамлет – принц, а Лир – король, да еще король древних бриггов, не владеющих ни предметами материальной культуры, ни понятиями шекспировских героев (высокий род был важен лишь в жанровом плане: герою трагедии полагалось быть знатным).

Потому и возможно было впоследствии усмотреть леди Макбет в Мценском, Гамлета в Щигровском уезде, а короля Лира в степном поместье Орловщины.

“Универсалистские” характеры зачастую обнаруживали крайние формы типизации: то стремление как бы к “типовому” – различные жесткие амплуа, – то увлечение исключительностью героя с его особой красотой, силой, благородством и т. д. Одно не отвергало другое, противоположности сходились. Ведь если герой отличался почти одним только благородством (персонажи-дворяне у маньеристов и классицистов) либо, наоборот, одной только скупостью (мещане) и ханжеством (монахи), то это исключительная, гиперболизированная черта как раз и формировала якобы “типовые” образы идеальных возлюбленных, скряг и ханжей. Однако такое отождествление “типового” и индивидуального далеко не всегда вело к обезличивающей стандартизации. В современном французском языке скрягу так и называют гарпагоном – по личному имени мольеровского персонажа.

Художественная индивидуальность может состоять именно в отсутствии человеческой индивидуальности. Ни с кем не спутаешь щедринского Брудастого, его “Раззорю!” и “Не потерплю!”, хотя этими двумя угрозами исчерпывается почти вся его индивидуальность. Значит, и тут мы имеем дело с типическим, а не с “типовым” – антихудожественным.

Для драматургических, сатирических, аллегорических, сказочно-фантастических произведений эта форма типизации даже наиболее удобна. Например, в пьесах, которые должны быть компактными, не надо других условностей – длинных речей второстепенных персонажей, проясняющих ситуацию и характеры главных, они и так ясны без детальных предысторий. В сатире аналогичная типизация ведет к заострению образа, в аллегорических баснях и сказках создает предельно четкий конфликт: опять-таки не надо всякий раз описывать человека робкого и человека сильного, злого и коварного – каждый знает, какие отношения между зайцем и волком.

Так что и Щедрин писал сказки отнюдь не потому, что он был умный, а цензура глупая.

Типическим может быть и странное, удивительное, нелогичное. В “Мертвых душах” Чичикова приняли за переодетого Наполеона. Фантастическое измышление? Нет.

П. Вяземский рассказывал, что после войны 1812 г. на одной из почтовых станций висел портрет Наполеона. На вопрос: “- Зачем ты держишь на стене этого негодяя? – А затем, – отвечает смотритель, – чтобы, в случае, если он явится на станцию под ложным именем и спросит лошадей по чужой подорожной, задержал его по силе примет…” Сама российская действительность была так богата алогизмами, нелепостями, что типическую нелепость писатель мог найти буквально на дороге.

Безусловно, образам дореалистической, а в XIX-XX вв. и модернистской литературы больше грозит опасность утратить типичность. Но “универсализм” имеет и большое преимущество – непосредственное проявление в характере героя важнейших общечеловеческих свойств, которое порой приводит к созданию так называемых вечных образов. В литературе XIX-XX вв., чье огромное достижение состоит в ее социально-исторической конкретности, индивидуум, взятый сам по себе, вне проблематики целого произведения, воплощает общечеловеческое лишь в той мере, в какой оно присуще определенному социальному слою в определенный исторический период.

Поэтому новейшая литература не порождает столь глобальных типов, способных отрываться от “своего” произведения и существовать независимо от него, таких, как Фауст, Гамлет. Дон Кихот, Дон Жуан, барон Мюнхгаузен. Точнее, они появляются, но в ином масштабе, в совершенно иных функциях – в произведениях неисторической, “универсалистской”, по своим основам детской литературы (Буратино, Чиполлино, Незнайка…).

Большая литература в этом плане ушла далеко от своего детства и отрочества, но всякий прогресс, как известно, сопровождается и потерями.

Средства создания типического образа тоже различны. Есть немало писательских утверждений, в том числе Гоголя, Толстого, Флобера, Горького, что для этого необходимо наблюдать в жизни многих людей, в чем-то сходных между собой. По мнению Гончарова, типичным вообще может быть лишь нечто массовое, а то, что в действительности еще только зарождается, нетипично.

Иначе полагал Тургенев, учитывающий перспективу развития жизненных явлений. Он всегда точно схватывал едва появляющиеся, но жизнеспособные ростки нового. Тургенев, Достоевский. Лесков часто создавали типические образы, отталкиваясь от одного конкретного прототипа.

В их героях много индивидуально-неповторимого, что не раздавало повод сторонникам типического как массового упрекать этих писателей в нетипичности героев, в отступлении от реализма. Но вот Чернышевский считал наиболее плодотворной типизацию через глубокое проникновение в сущность единичного яркого характера. А его предшественник Белинский признавал обе возможности.

Безусловно, оба способа имеют право на существование. Однако второй из них все-таки в некоторой степени основывается на первом. Недаром спорят о прототипах Базарова. Это и врач Дмитриев, как свидетельствовал сам писатель, но также и Добролюбов, и вообще известные Тургеневу революционные демократы.

Нельзя даже подобрать яркий тип в жизни, не имея “точки отсчета”, исходного представления о типическом как распространенном или распространяющемся. Писатель – человековед в том смысле, что, познавая человека, он узнает и уже во многом заранее знает людей, общество. Ведь в этом и сущность художественной типизации, воссоздания общего в индивидуальном.

Литература социалистического реализма начиналась как раз с “предвосхищенных” типов. Нетипичным счел В. Боровский образ Ниловны, отразивший тогда еще редкое явление. Горький же видел перспективу. “Мало вас все-таки!” – говорит во “Врагах” вахмистр Квач Синцову. “Будет много… подождите!” – отвечает тот. Но еще многие герои советской литературы 1920-30-х гг. были героями отнюдь не массовидными.

Таков Корчагин: если бы все или большинство в его время были Корчагиными, не была бы такой героической и драматической его личная судьба. В современной же литературе “обыкновенные” люди пользуются большим вниманием, даже когда речь идет о войне: герои современной военной прозы уже не косят врагов, как траву. Возникают произведения о таких людях, которые не могли непосредственно участвовать в преобразовании социальной действительности и совершенно не интересовали писателей прежде, например, о деревенских старухах (В.

Астафьев. В. Белов, В. Распутин). Вспомним слова А. Н. Толстого о нежелании заканчивать “Петра Первого” концом царствования Петра: “Не хочется, чтобы люди в нем состарились.

Что я с ними буду, со старыми, делать?” А ведь Петр умер в 53 года…

Типизация – понятие более широкое, чем тип, типический характер. Типичными бывают и характеры, и обстоятельства, и отношения, связи между характерами и обстоятельствами. Иногда утверждают, что типизация охватывает также сюжет, художественную речь, жанр и т. д. Если типические характеры, а подчас и типические обстоятельства были свойственны “универсалистской” литературе, то типическую связь между ними – социальный детерминизм – воссоздает только реалистическое искусство.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Литературный тип (О литературе)