Литературные параллели: Пушкин и Ахматова
Мусульманский колорит в ахматовской “Сказке о черном кольце”, как и в пушкинском стихотворении, лишь косвенным образом связан с реальными обстоятельствами – не больше, чем Одесса с Крымом. Псевдоним Анны Андреевны Горенко – Анна Ахматова,- как известно, был выбран не случайно. По материнской линии в роду были татары.
Но девичья фамилия ее бабушки – Мотовилова; Ахматова – это девичья фамилия прабабушки. Однако ни с одной из них поэтесса не была знакома и, конечно, не могла от них получать подарков. Действие поэмы происходит
Ахматова неоднократно бывала в Крыму.
Некоторые стихотворения связаны с Бельбеком – там она гостила на даче у Анрепов. Но Бельбек находится не на берегу моря, а кольцо было подарено, судя по воспоминаниям Анрепа, в Петербурге. И уж, конечно, можно догадаться, что Анреп отбыл в Англию не на парусной лодке, а на настоящем корабле. Таким образом, слово “сказка” здесь вполне уместно хотя бы для обозначения степени достоверности данной истории.
Но, конечно, сказочность здесь вполне определенно связана с мусульманским колоритом: именно для этого
Мусульманский колорит создает атмосферу таинственности и ожидание волшебства. Первоначальный текст сказки предполагал большее акцентирование волшебых свойств перстня. Как и у Пушкина, они были связаны с любовью. Правда, в отличие от пушкинского стихотворения, этот мотив у Ахматовой звучал проще и заземленнее (“Камень в перстне поцелую – И победу торжествую”) – перстень оказывался чем-то вроде приворотного зелья.
Однако в окончательный вариант этот мотив дарования удачи в любви не вошел. Свойства перстня остаются загадочными
Он по ней, С ним ей будет веселей
Однако в таком виде перстень становится, благодаря неопределенности функций, более значительным и этим по-другому сближается с пушкинским образом. Хотя и нет у Ахматовой перечисления волшебных свойств, ни отрицательных, ни положительных, все же выражение “будет веселей” звучит как обещание таинственной способности подарка противостоять сердечным невзгодам. Впрочем, здесь необходима оговорка. В целом дальнейшее чтение ахматовского текста приводит нас преже всего к осознанию резкого отличия между двумя стихотворениями.
Хотя у Ахматовой, как и у Пушкина, перстень дарит женщина мужчине, однако у Пушкина лирический герой – мужчина, получивший подарок, а в стихотворении Ахматовой – женщина, его отдавшая. В первом стихотворении речь идет о приобретении, во втором – об утрате. Заметим, что роли мужчины и женщины в любви не совпадают.
Мужчина более свободен – и по отношению к другим женщинам, и в плане существования других жизненных интересов. Женщина традиционно ориентирована на любовь как на главную жизненную ценность, и ее поиск любимого – поиск единственного. Пушкинское стихотворение начинается эпически спокойной интонацией, настраивающей читателя на восприятие истории, произошедшей в некотором отдалении – не только географическом (“Там, где море вечно плещет…”), но и эмоциональном.
Само событие относится не просто к прошедшему времени, а, благодаря идиллическим чертам первой строфы, к условно-сказочному или давнопрошедшему.
Дарительница перстня названа волшебницей, и это сразу создает вокруг нее ореол могущества и неуязвимости. Она “подарила” “ласкаясь” и “говорила” “ласкаясь”. Дважды повторенное обстоятельство образа действия создает представление о действии не единичном и конкретном, а многократном и обобщенном.
В пушкинском стихотворении “волшебница” – не столько героиня, сколько функция волшебной сказки. В фокусе сообщения не она, а ее подарок. Героиня ахматовского стихотворения с первых строк предстает вполне уязвимым существом.
У нее нелегкий характер (“нрав мой вздорный”), который рифмуется с “перстнем черным”, и это создает дополнительный эффект неожиданности, поскольку черный цвет в европейской культуре ассоциируется отнюдь не с весельем, а с мрачностью, тоской, отчаяньем. Нарочитая легкомысленность повествовательного тона на этом фоне приобретает оттенок романтической иронии, долженствующей скрыть чувство обреченности. Перстень был личным талисманом героини, другого у нее нет и, видимо, быть не может. То же можно сказать и о возлюбленном героини стихотворения.
Тот, кому отдан талисман, никак не охарактеризован – он вообще не обозначен ни именем, ни местоимением, и его изображение дано через единственную метонимию: “очи темные”.
Только благодаря глаголам прошедшего времени с мужскими окончаниями мы вообще узнаем, что речь идет о мужчине. Но как отличается это прошедшее время от прошедшего времени в пушкинском стихотворении! Каждое действие предстает единственным и неповторимым. Любопытно, что это достигается при полном отсутствии прилагательных и наречий, одними интонационными средствами :
Как взглянул в мое лицо, Встал и вышел на крыльцо
Единичность, конкретность происходящего является важным моментом для понимания всего стихотворения. Его пронизывает едва высказанная, но от этого еще более остро ощущаемая боль разлуки. Один и тот же сюжет (одарение таинственным талисманом восточного происхождения, возможно, приносящим счастье) превратился в две совершенно различные истории.
Мужчина-поэт рассказал о том, какое счастье быть любимым, как волшебно щедра может быть любящая женщина. Женщина-поэт рассказала о том, как волшебница растеряла все свое могущество, потому что, полюбив, отдала его любимому и тем самым добровольно распростилась с надеждой на счастье. Кроме того, обе истории рассказаны совершенно по-разному.
В целом формы лирики за прошедшее столетие изменились столь решительно, что для комментария этой стороны вопроса необходимо отдельное исследование.
Отметим лишь черту, бросающуюся в глаза. Формально пушкинское стихотворение более традиционно для лирики. Оно представляет собою два монолога: речь счастливого возлюбленного и речь влюбленной волшебницы. Оба голоса объединены авторской интонацией, допускающей и некоторую степень эпической отстраненности в первой, повествовательной строфе.
Однако лирическая стихия господствует на всех уровнях: и как бурное эмоциональное начало в речи волшебницы, и как завораживающий ритм, и как заклинательные повторы окончаний каждой строфы.
Ахматовская сказка уже по заглавию тяготеет к эпичности в гораздо большей степени. Правильной разбивки на строфы нет. Неравенство частей настолько бросается в глаза, что делает незаметным использование того же размера, что и в пушкинском стихотворении – четырехстопного ямба. Все три ее части носят повествовательный характер; у каждой из частей есть свой маленький повествовательный, почти кинематографически острый сюжет, но каждый из сюжетов развивает повествование в самостоятельном плане.
Первая часть – история получения кольца, вторая – история его пропажи и поисков, третья – разгадка, сообщение о подлинной пропаже: кольцо подарено, потеряна любовь.
Созданный Пушкиным образ любовного талисмана получил совершенно новый оттенок значения. Этот образ вкупе с другими его созданиями определил своеобразие русской культуры настолько отчетливо, что, возможно, здесь уместна постановка вопроса о приобретении им качеств архетипа. Литературный энциклопедический словарь определяет это понятие как “неосознанно воспринятые и трансформированные мотивы” и выводит из греческого “archetypon” – первообраз, модель.
Пожалуй, можно утверждать, что созданный Пушкиным образ превратился для Ахматовой именно в своеобразную модель, соединяющую планы изображения и выражения любовного чувства Ахматова не ставила своей целью подражание Пушкину.
Она создала оригинальное лирическое произведение, выразившее и отразившее ее индивидуальные переживания, с самостоятельной лексикой, своеобразной композицией, неповторимой образностью и интонацией. Однако пушкинское стихотворение “Талисман” проступает сквозь “Сказку о черном кольце” как архетип, определяющий и характер любовного чувства, и способ его культурного воплощения.