Лирический монолог в стихотворении “И скучно и грустно”
Критики 40-х годов (С. Шевырев, А. Никитенко) особенно ополчились, как указывал Белинский, на стихотворение “И скучно и грустно”, увидев в нем те же элегические отцветшие надежды, что и в эпигонской лирике. Справедливо дав им отпор, Белинский первый заметил в лирике Лермонтова единство жизнеощущения, своеобразный взгляд поэта на жизнь, что позволило ему усмотреть в ней нечто большее, чем элегические чувствования.
На первый взгляд, стихотворение “И скучно и грустно” повторяет привычные элегические мотивы грусти, уныния и смерти.
Его переживания передаются посредством живой интонации, обнажающей реальный психологический подтекст.
Лирический герой как бы разговаривает сам с собой, размышляет вслух. Отсюда многочисленные вопросы, недоговоренности, разговорная интонация и соответствующая ей бытовая, прозаическая лексика. Чрезвычайно важной представляется и характерная для монологической речи недоговоренность,
Любить – но кого же? на время не стоит труда, А вечно любить невозможно… В себя ли заглянешь? там прошлого нет и следа, И радость, и муки, и все там ничтожно… Что страсти? ведь рано иль поздно их сладкий недуг Исчезнет при слове рассудка, И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, Такая пустая и глупая шутка!
В переходе от завершающей первое четверостишие мысли к другой, выраженной в вопросе “Что страсти?”, как бы прерван последовательный ход мысли, однако он чувствуется во внутреннем монологе: не произнесено слово, но ход мысли ясен. Нарушение логического хода речи возмещается внутренней логикой мысли. В приведенном отрывке слышна прерывистая внутренняя речь, оттеняющая трагизм раздумий лирического героя.
Таким образом, в лирическом монологе соединяются и дополняют друг друга две различные формы выражения, В зрелой лирике Лермонтова лирический монолог приобретает уже отмеченные черты философского, социального раздумья, являясь основной формой выражения переживания лирического героя. Таковы “Дума”, “Смерть поэта”, “И скучно и грустно”, “Отчего”, “Сосед”, обе “Молитвы”, “Не верь себе”, “Как часто, пестрою толпою окружен…”, “Соседка”, “Оправдание”, “Родина”, “Последнее новоселье”, “Договор”, “Сон”, “Благодарность”. Стихотворение “Благодарность” во многом близко стихотворению Н. Огарева “Прощание с краем, откуда я не уезжал”. Однако у Огарева нет той горькой иронии, которая придает особое своеобразие лермонтовскому монологу и оттеняет его внутренний трагизм.
Стихотворение полемично и направлено, против стихотворения В. И. Красова “Молитва”, оканчивающегося словами: “Благодарю, творец, за все благодарю”.
Лермонтовский лирический герой пытается противиться безверию, разочарованию и смерти. В стихотворении действительно совместились черты меланхолической медитации и балладной декоративности, и они оправданы: ветка Палестины в восприятии Лермонтова – кусочек того идеального мира, в котором царит безмятежность. Первые четыре строфы как раз и рисуют воображаемую картину покоя.
В следующих декоративность исчезает: автор начинает допускать отсутствие покоя и забвения в далеком и незнакомом мире. Вопросительная система напоминает и медитации Жуковского, и “Цветок” Пушкина, но в то же время отличается от них. Б. М. Эйхенбаум в работе “Лермонтов” (1924) писал: “Вопросительная система и у Жуковского и у Лермонтова имеет не реально-смысловое, не тематическое, а интонационное значение и является стилистическим приемом, определяющим всю композицию”.
Думается, что это не совсем так. Вопросы у Лермонтова имеют и интонационное, и реально-смысловое значение. У Пушкина, как справедливо отмечал Б. М. Эйхенбаум, “вопросы осмысляются как вопросы”, т. е. несут лишь реально-смысловую функцию.
Они подготовлены вводной строфой (“Цветок засохший, бездыханный, Забытый в книге, вижу я, И вот уже мечтою странной Душа наполнилась моя”). У Жуковского, наоборот, вопросительная система становится фактом интонационным, мелодическим.
Интонация тревожных раздумий не исчезает до конца, передавая противоречивые переживания лирического героя. Иногда в ней слышны ноты зависти, иногда умиления и тайного удивления (в последней строфе), но тревога никогда не пропадает. Тем самым интонация зависит не от жанра и стиля, а от конкретных переживаний. Это перестраивает жанр медитации.
Б. М. Эйхенбаум тонко подмечает, что заключительные строки звучат как первая половина незаконченной фразы: интонация этих строк требует продолжения, раскрывающего контраст между картиной “мира и отрады” и душевным смятением автора. Тревога лирического героя и его изумление перед миром покоя и отрады – вот тот психологический подтекст стихотворения, который превращает его в философское раздумье, полное недоговоренности и намеков, и самый образ потки в символ “того края”.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...