Лирические герои романов Марселя Пруста
Марсель Пруст родился в июле 1871 года в семье врача, ставшего затем генеральным инспектором медицинской службы. Учился в лицее, но без особого старания – мешала астма, обострившаяся, когда Прусту было девять лет. Литературные занятия не были тогда главным для Пруста.
Тем не менее в 1896 году он издает сборник своих первых набросков и новелл под названием “Наслаждения и дни”. Они отразили чрезвычайно узкий жизненный опыт начинающего писателя, его увлечение светской жизнью, хотя уже здесь обнаруживаются характерные для Пруста противоречия:
После выхода первого сборника Пруст долгое время публиковался мало: несколько незначительных статей и фрагментов, переводы из Дж. Рескина, которым увлекался. Казалось, что он вовсе отошел от литературы.
Однако после
Правда, к концу произведения он явно разочаровывается в политике и обращается к искусству, противопоставленному обществу.
В начале века Пруст теряет иллюзии относительно светского общества, к тому же резко обостряется его болезнь. Он вынужден поселиться в обитой пробкой комнате, все реже покидает ее. В своем заточении, однако, Пруст проявил вдруг неожиданную работоспособность: с исключительным увлечением он писал роман, который стал главным делом его жизни и который прославил его,- роман “В поисках утраченного времени”.
С 1911 года Пруст безуспешно пытался устроить первый том в издательство; лишь в 1913 году выходит “В сторону Свана”. Книга прошла незамеченной читателями и почти незамеченной критикой. Вторую часть-“Под сенью девушек в цвету” Пруст напечатал в 1918 году; в 1919 году она получила Гонкуровскую премию и принесла писателю известность.
Затем публикуются следующие части огромного произведения: “Сторона Германтов” (1920-1921), “Содом и Гоморра” (1921-1922), посмертно – “Пленница” (1924), “Беглянка” (1925), “Найденное время” (1927).
Творение Марселя Пруста воспринимается как форма существования его создателя, как единственная доступная ему и полностью его устраивающая форма практического действия. Чем ближе конец книги, тем яснее, что Пруст предпочитает искусство, а не жизнь: “Истинная жизнь, единственная жизнь – это литература”. Легко понять первоначальные, личные причины такого именно соотношения искусства и жизни: “В поисках утраченного времени” написано человеком, почти изолированным болезнью от жизни и активной деятельности, человеком, которому оставались одни лишь воспоминания. Для Пруста, когда он работал над романом, жизнь с каждым месяцем становилась прошлым, а время бежало все быстрее.
Бесконечная ткань его повествования, которую Пруст вряд ли перестал бы ткать, если бы не смерть, кажется единственным доступным писателю средством замедлить бег времени, “поймать” его в гигантских сетях слов.
Но это было не только стихийное и непосредственное выражение личного опыта, а обдуманный, целенаправленный принцип. В заключительной части романа-“Найденное время” – Пруст обрушивается на “лживость так называемого реалистического искусства”, с раздражением вспоминает начало века, то время, когда литературная критика (Пруст упоминает Ж.-Р. Блока) звала писателей покинуть “башни из слоновой кости”, обратиться к рабочему движению, найти подлинных героев.
По “качеству языка”, а не по “характеру эстетики” следует,- полагает Пруст, ценить “интеллектуальный труд”. Ему “кажется смешной” и даже “опасной” “идея народного искусства”. Так определив свое место в литературной борьбе, Пруст вновь и в самой категоричной форме заключает: “Подлинная жизнь, единственная жизнь – литература”, “Все – в сознании, а не в объекте”.
Свои симпатии, зафиксированные в романе, Пруст неизменно отдавал писателям и художникам-импрессионистам.
Однако метод Пруста противоречив. “Все – в сознании”, по его мнению. Но в сознании Пруста разместился целый мир, и его жизнь, и жизнь сотен лиц, целого общества, Франции конца XIX – начала XX века. Пруст типизирует, обобщает, а не просто непосредственно “выливает” свои эмоции, свои ощущения.
Создание Пруста еще связано с властвующим над художником опытом реализма. Как бы ни раздражало Пруста современное “реалистическое искусство”, он сознавался (в книге “Против Сент-Бева”) в своей потребности “любить
Бальзака”. Сознавался в подлинной одержимости этим гигантом. Бальзак оставался для Пруста живой и чрезвычайно авторитетной фигурой.
“Все гибнет, все разрушается” – такой мотив звучит в произведении Пруста неизменно. Жизнь приносит герою одни лишь разочарования, жизнь – это непрестанная потеря С воссоздания “инстинктивной памяти” начинается, по убеждению Пруста, и искусство: память превращается в единственную жизнетворящую силу и в силу творческую, начало инстинктивного припоминания – это и начало творчества. Стиль Пруста, его бесконечная, медленно развертывающаяся фраза это фиксация расчленения материи на атомы, это образ, который стремится быть точным в каждой мелочи, в каждой детали, заботливо подбираемой фразой. К тому же мир, отраженный Прустом,- не застывший мир, и движется, тянется фраза, не способная остановиться.
Важнейшей особенностью Пруста-художника было это воспроизведение микрокосма в постоянном движении составляющих его частиц. Внутри гигантского “аквариума”, где заключено “я”, Пруст ловит каждый миг, фиксирует все стадии перемен вечно изменчивой материи. Стоит взору художника остановиться на каком-то объекте – как тут же оказывается, что он стал иным.
Любовь занимает огромное место в романе “В поисках утраченного времени”, где доминирует принцип “желания” и “наслаждения”. Но человек, по убеждению Пруста, не может познать сущность другого человека (мы “всегда отделены от других”), поэтому и любовь превращена в “чисто внутреннее переживание, которому не соответствовало никакое внешнее явление”. Пруст воспроизводит это чувство с поразительным мастерством как непрерывный поток сталкивающихся, противоречивых, сложнейших состояний.
Но чувство любви становится однообразным и у Свана, и у рассказчика и к Одетте, и к Альбертине, ибо писателю казалось, что любовь – это “неизлечимая болезнь”. Постоянные колебания, истерические порывы, толчки, судороги чувств, контрасты, конвульсии болезненных переживаний – вот любовь в изображении Пруста.
Подлинные, реальные Альбертина, Одетта сводятся к “нескольким жалким материальным элементам”, тогда как возможности “я” неограничены: сколько людей смотрят на Одетту, столько “Одетт” и возникает, да к тому же “каждый из нас – не одно существо, но множество”, причем составные части этого “множества” очень различны (Альбертина, например, порочна и в то же. время любит поговорить о Сен-Симоне, умственно развита и т. п.).
Пруст третировал реальность, но его огромный роман пронизан неудержимым к ней тяготением. Подлинной реальностью и единственным объектом искусства писатель провозгласил мир внутренний, мир воображения, но большая часть его произведения представляет собой скрупулезное описание мира внешнего. Да и что же вспоминать и что ловить памяти, в любом ее варианте, если не впечатления от того же реального мира? Пруст пообещал превратить роман в воспроизведение воспоминания, но постоянно отступает от этого; в принципе повествования нет последовательности и единства.
Противоречия произведения Пруста типичны для импрессионистического метода. Они усугублены категорической декларацией “инстинктивной памяти”, вызывающей противоречие между замыслом и осуществлением, которое у Пруста в немалой степени зависело от реалистической традиции французской литературы, от традиции Бальзака, которым Пруст был одержим.