Лирическая струя в творчестве Сумарокова

В лучших песнях Сумарокова была представлена целая гамма человеческих переживаний – неразделенной, “незаконной” и торжествующей любви, тоски, разлуки, ревности. Так, безответная любовь женщины заставляет ее с горечью произнести: “Ты ко мне, как камень, Як тебе, как пламень”. Достаточно тонко для своего времени передает Сумароков психологию полюбившей девушки и стыдливо старающейся скрыть свое чувство от “хищника” ее “вольности”:

Зреть тебя желаю, а узрев, мятуся И боюсь; чтоб взор не изменил; При тебе смущаюсь, без

тебя крушуся, Что не знаешь, сколько ты мне мил. Стыд из сердца выгнать страсть мою стремится, А любовь стремится выгнать стыд. В сей жестокой брани мой рассудок тмится, Сердце рвется, страждет и горит. (“Тщетно я скрываю…”)

Подлинная поэзия и истинная грусть звучат в признании женщины, выданной замуж за старого ревнивого мужа и разлученной со своим возлюбленным:

Сокрушил злодей всю молодость мою, Но поверь, что в мыслях крепко я стою, Хоть бы он меня и пуще стал губить, Я тебя, мой свет, вовек буду любить. “Не грусти, мой свет! Мне грустно и самой…”

Противник ханжеской морали и светского

лицемерия, Сумароков с неподдельным сочувствием выразил трагедию женщины, вынужденной “к сокрытию стыда девичества” лишить жизни еще не родившегося внебрачного “младенчика” (сонет “О существа состав, без образа смешенный…”). Любовь у Сумарокова оказывается сильнее рассудка (“Вся кровь бунтуется, ум страсти уступает, Рассудок мой погиб…”), она захватывает всего человека, и он уже не властен над ней даже тогда, когда, кроме страданий, она ничего не приносит, когда “другая” изменила (“Ты хотя меня забыла, мне нельзя тебя забыть,

Я изменой за измену не могу тебе платить”).

Искренность и нравственное начало в любовной лирике поэта во многом определялись связью ее с народной песнью. И нет необходимости сводить эту связь только к частичной “стилизации” под фольклор, к использованию лишь некоторых средств и выражений из арсенала народного творчества. Еще задолго до романтиков “ортодоксальный” классицист Сумароков начал поиски национальных форм создания искусства, глубоко убежденный в том, что “природное чувствие выражение есть лучшее” (“О стихотворстве камчадалов”, 1759).

В контексте одной из стереотипных тем романтизма (причем, в самом его начале), использованной с сохранением устойчивых лексических средств Пушкиным в прощальных раздумьях “поэта-романтика” Ленского, должно найти свое место стихотворение Сумарокова, где “несчастный” призывает свою возлюбленную посетить его будущую могилу:

Внемли, несклонная, мой томный глас внемли И в конце моем на месте той земли, Где будет тлеть мой прах, взгляни на гробный камень, Вздохни, вообрази, как зрак твой был мне мил, И молвь: “Я помню то, как он меня любил”

Встречаются у Сумарокова произведения, где “объектом” творчества становится “субъект”, т. е. подлинные эпизоды биографии поэта и связанные с ними переживания. Если бы мы захотели восстановить в общих чертах творческий путь поэта, то смогли бы это сделать (не обращаясь к трудам историков литературы) по его элегии 1768 г. Бурным негодованием преисполнен писатель в элегии “Все меры превзошла теперь моя досада…” (1770), написанной в связи с провалом постановки “Синева и Трувора” при прямом подстрекательстве московского главнокомандующего П. С. Салтыкова.

Включение Сумароковым в структуру некоторых стихотворений событий из собственной жизни предвосхищало одно из основных художественных открытий Державина, а в повышенной авторской экспрессии в них предугадывалась одна из ведущих тональностей романтического стиля.