“Летописная книга”

Среди памятников на тему о “Смутном времени”, заслуживает особого внимания произведение, длинное заглавие которого начинается словами: “Повесть книги сея от прежних лет: о начале царствующего града Москвы” и т. д., и которое в стихотворном послесловии озаглавлено “Летописная книга”. Написано оно, как указано в заглавии, в 1626 г. Автором его ранее считался составитель Хронографа Сергей Кубасов, затем, вслед за Ключевским, Платонов в своем исследовании о повестях “Смуты” приписал повесть приближенному царя Михаила Федоровича

князю Ив. Мих.

Катыреву-Ростовскому, но позднее он усомнился в авторстве Катырева-Ростовского и вновь поставил вопрос о принадлежности повести перу Кубасова.

Кто бы ни был автором “Летописной книги”, она написана в царствование Михаила Федоровича, в то время, когда исключительные события эпохи были уже позади и взгляд на них установился относительно объективный. Такое более или менее объективное отношение к пережитым событиям в сильной степени сказывается в “Летописной книге”. Автор своей задачей ставил преимущественно простое изображение фактов; он довольствуется последовательным

описанием одного события за другим и не всегда высказывает свой взгляд на события и лица. По своему языку, живому, образному, повесть стоит выше почти всех прочих повестей о “Смуте”.

Она к тому же почти совершенно лишена нравоучений и цитат из “священного писания”. Те немногие церковные фразы, которые попадаются в произведении, употреблены кстати и свидетельствуют только о том, что автор его был книжным человеком. С исторической стороны “Летописная книга” интересна тем, что впервые дает цельное описание всей эпохи. Все предыдущие произведения о “Смуте” лишены внутренней цельности, даже “Сказание” Палицына не обладает внутренним единством.

Палицын не обо всем писал с одинаковым вниманием и с одинаковой точки зрения; наш же автор почти равномерно останавливается на всех событиях “Смуты”. Рассказывает он не подробно, не вдается в описание мелочей, но все главнейшие моменты эпохи очерчены им хотя и кратко, но последовательно и весьма стройно.

Начинается “Летописная книга” рассказом о царе Иване Грозном и заканчивается известием об избрании на царство Михаила Федоровича. Вслед за этим помещены рифмованные вирши в шесть строк, глава “Написание вкратце о царех московских, о образех их, и о возрасте, и о нравех”, после чего опять следуют вирши, но уже в тридцать строк.

Выше было указано на то, что повесть, приписываемая кн. Ка-тыреву-Ростовскому, отличается своеобразием поэтического стиля, но, как показал А. С. Орлов, многие ее стилистические особенности находятся в зависимости от сделанного в XV в. на Руси перевода с латинского нового варианта “Троянской истории”, принадлежащего Гвидо де Колумна. И в данном случае, как и в отношении влияния перевода “Иудейской войны” Иосифа Флавия на памятники русской оригинальной литературы, нужно иметь в виду, что речь идет преимущественно о влиянии не иноземного памятника самого по себе, а той очень индивидуальной стилистики, которая характеризует искусство прежде всего русского переводчика.

Одновременно “Летописная книга” отразила традиционные стилистические особенности русских воинских повестей, в частности “Повести Нестора-Искандера о взятии Царьграда”, и кое-каких других произведений предшествовавшей поры.

Возьмем, например, описание весны, “красовидныя годины”, которую автор повести намеренно изображает с лирическим подъемом, чтобы противопоставить радостное пробуждение природы приходу на Русь “хищного волка” Димитрия Самозванца:

“Юже зиме прошедши, время же бе приходит, яко солнце тво-ряше под кругом зодейным течение свое, в зодею же входит Овен, в ней же нощь со днем уровняется и весна празнуется, время начинается веселити смертных, на воздусе светлостию блистаяся. Растаявшу снегу и тиху веющу ветру, и во пространные потокы источ-ницы протекают, тогда ратай ралом погружает, и сладкую брозду прочертает, и плододателя бога на помощь призывает; растут жел-ды (травы), и зеленеютца поля, и новым листвием облачаются древеса, и отовсюду украшаютца плоды земля, поют птицы сладким воспеванием, иже по смотрению божию и по ево человеколюбию всякое упокоение человеком спеет на услаждение”.

Эта картина подсказана автору, во-первых, русским переводом “Троянской истории” Гвидо де Колумна, в которой читаем: “Время же бе, яко солнце уже взыде ячном гугре (под кругом зодиака) свершити течение свое, и уже вниде в зодею Рака, в ней же по божию строению звезд празднуется возврат солнцу летне, тогда убо суть большие дни…”, во-вторых, “Словом на неделю Григория На-зианзина”, а там, где речь идет о ратаях, скорее всего – “Словом на антипасху” Кирилла Туровского. Для большей выразительности картины автор прибегает к аллитерации (“и во пространные потокы источницы протекают, тогда ратай ралом погружает, и сладкую брозду прочертает, и плододателя бога на помощь призывает”).

Наряду с картинами сражения, напоминающими старые боевые формулы (“и возмутися воздух от коньскаго ристания, и друг друга не знающе, помрачиша бо ся лица их от пыли, веемыя по воздуху” и др.), сплошь и рядом в повести встречаем такие картины, которые в основном заимствованы из русского перевода Гвидо де Колумна, как например следующая: “И тако плит (кипит) брань жесточайшая, летают стрелы по аеру, яко молния, и блиста-ютца сабелныя лучи, аки лунная светила, и со обою страну бысть падение много, и падают трупие мертвых семо и овамо” (ср. в переводе Гвидо де Колумна: “сего ради брань в то время плит жесто-чайша”; и “брань жестока спускается на них, и многие падут семо и овамо трупы мертвых”; “свищут по аеру многия стрелы”). В нашей повести обычна формула: “поля обретают и усты меча гонят” (т. е. гонят острием меча, лат. “in ore gladii”), целиком повторяющая соответствующую формулу в переводе “Троянской истории” Гвидо де Колумна.

В заключительной главе, рисующей портреты царей и их детей, о царевне Ксении в нашей повести сказано, что Ксения “отроковица чюднаго домышления, зелною красотою лепа, бела велми… червлена губами, очи имея черны великы, светлостию блистаяся; когда же в жалобе слезы изо очию испущаше, тогда наиначе светлостию блистаху зелною… млечною белостию обли-янна… Во всех женах благочиннийша, воистину во всех своих делех чредима”. У Гвидо де Колумна, в переводе, Гекуба “жена бе чюднаго промысла”. Андромаха “зельною красотою лепа… млечною белостию блистая, очи име многим блистанием светлым, красна лицем, червлена губами… во всех благочиннейша и воистину во всех своих делах чредима”.

О Поликсене там сказано, что “слезы речные от очей ея текуще, блистания очи ея омрачиша”.

Таким образом, “Летописная книга” представляет собой такое же типично книжное в своей основе произведение, как и рассмотренные выше памятники, посвященные “Смутному времени”, В меньшей мере, чем в последних, но все же достаточно в ней присутствует и обычная риторика, выражающаяся в сложных словесных образованиях, вроде “владетельно держати”, “благоутишно”, “благоюродив”, “скифетродержавство”, “кровоначальники” и т. п., и в патетических восклицаниях, в которых автор, между прочим, подражает стилю посланий Курбского к Грозному, как например: “О преславный царю Борисе! паче же неблагодарный! Почто душегубнаго таковаго дела поискал еси и властолюбию восхотел еси? Почто беззлобиваго младенца, сына царева суща, смерти горькия предал еси и царский род на Российском государстве пресекох еси?” и т. д. (Ср. у Курбского: “Про что, царю, сильных во Израи-ли побил еси и воевод, от бога данных ти, различным смертем предал еси?” и т. д.)

Книжность автора “Летописной книги” сказывается и в его неравнодушии к стихотворному строю речи, который присутствует у него не только в конце сочинения в форме законченных виршей, но то там, то здесь расцвечивает повесть на всем ее протяжении, как это мы видим и в “Ином сказании” или в “Сказании” Авраамия Палицына:

– И заповеда своей части оную часть людей насиловати,

– и смерти предавати,

– домы их разграбляти,

– и воевод, данных от бога ему, без вины убивати,

– и грады краснейшие разрушати,

– а в них православных крестьян немилостиво убивати…

Литературные достоинства “Летописной книги” создали ей широкую популярность в московском обществе XVII в. Она не только целиком переписывалась, но отрывки ее часто вносились в ком – ” пилятивные произведения о “Смуте” и даже приписывались к разрядным книгам в виде предисловия. При переписке она не раз подвергалась переделке. Так, существует список повести второй редакции, где имеется деление на главы.

Каждое событие выделено в отдельную главу, а так как события описаны кратко, сжато, то деление получилось весьма дробное, значительно вредящее цельности и художественности впечатления. Кроме того, во вторую редакцию внесен поучительный элемент, и во многих местах приписаны цитаты из “священного писания”. Вскоре затем повесть подверглась существенной переделке под пером московских историков в так называемой “Рукописи Филарета”. Так, например, те места “Летописной книги”, в которых высказывается несочувственное отношение к царю Василию Шуйскому, заменены в “Рукописи Филарета” рядом официальных похвал, и царь Василий изображен в весьма сочувственном духе.

Самый слог повести казался слишком простым, почему в “Рукописи Филарета” он во многих местах украшен риторическими оборотами.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

“Летописная книга”