Критика по роману “Тихий Дон” Шолохова М. А

П. В. Палиевский: “Почти всем нам известно, что в нашей литературе есть писатель мирового значения – М. А. Шолохов. Но мы как-то плохо отдаем себе в этом отчет, несмотря на достижения критики.
Не видно то новое, что внес Шолохов в литературу, возможно, из-за его презрения к форме – не к форме вообще, а к собственной оригинальной форме и стремлению выделиться. Кажется, что это сама жизнь, сумевшая мощно о себе заявить…
Но – время идет, специалисты примериваются, все мы читаем и все же видим, что поворот был: новый шаг, отношение к жизни,

иная точка зрения.
Чтение Шолохова… может восприниматься просто как распахнувшаяся диковинная жизнь… Но если сознавать, что все-таки писатель для чего-то эту жизнь поднял, а на самом деле своей мыслью воспроизвел, то новизна этого взгляда не может не останавливать.
Пытаясь определить ее, говорят о жестокости. Но если что-нибудь поражает в Шолохове, то, скорее, пренебрежение к жестокости, отсутствие того, чтобы ей придавалось какое-нибудь особенное значение.
Формулировать это трудно, и вывод, пожалуй, страшноват, но Шолохов допускает наибольший нажим на человека. Считает это нормальным. Речь, разумеется, идет не о политическом давлении и не о самой по себе жестокости как таковой.

Нет – общая атмосфера жизни и ее давление; у Шолохова она принята намного суровее, чем обычно у всех классиков мировой литературы; именно принята, а не с ужасом, отвращением или злорадством отображена.
Это не бережное отношение, а самая свирепая проверка человека на прочность… Среди раздвигающихся… противоречий, ни одну сторону из которых мы не в состоянии отбросить, открывается гуманизм непривычного масштаба. Мало понятно его отношение к смерти.
…У Шолохова смерть – это какая-то метла в жизненном доме. Так и представляешь ее не с косой, как столько раз рисовали, а в виде нянечки или уборщицы. Ничего недопустимого или устрашающего за ней не признается.

Ну, есть, нет, задержалась на время, пока не замусорилось, – все равно ей придется пройтись.
Создается впечатление, что перед нами род какой-то особой трезвости; не той трезвости, которая без мечты – цинизм, но трезвости в мечте, порыве и полноте сил. Новый шаг мужества, способности взглянуть правде в лицо и выдержать встречный взгляд”.

М. М. Дунаев: “Автор “Тихого Дона”, кто бы он ни был, являет себя типичным гуманистом: он воспринимает и оценивает мир по меркам отвлеченной нравственности, источник которой невнятен. Разумеется: система этических критериев в русской жизни (равно и у казачества) восходит к православию – тут спорить не о чем. Иное дело: сопрягает сам человек свою совесть с религиозными заповедями или делает то бездумно. Можно возразить: да главное – жил бы по совести.

Ответим в который раз: совесть без Бога может завести и во тьму.
В литературоведении конца XX века обозначилась одна дурная тенденция: приписывать писателю религиозные взгляды на основании того, что его герои живут и действуют по христианским заповедям. Но по таким заповедям живут (не сознавая того) и атеисты. Важно: дает ли художник сознательное религиозное осмысление бытия или, верный правде жизни, отображает все, что попадает в поле его зрения. В самом деле: если в произведении показано преступление, то это не значит, что автор – сам преступник.

Точно так же: если в произведении выведен верующий человек, то это еще не доказывает сознательно христианского взгляда на жизнь у самого автора.
Утверждения некоторых исследователей о религиозности в воззрении Шолохова основываются именно на собрании фактов нравственно-христианского поведения персонажей его. С таким же успехом можно доказывать православность Бабаевского или Кочетова…
В эпизоде с Михаилом Кошевым дед Гр ишака обороняется словами Писания против изгнания его из дома (Кошевой намеревается спалить усадьбу своих идейных врагов), а не защищая веру. Кошевой убивает деда, позднее оправдывая собственную правоту: “Знаю я этих мирных! Такой мирный дома сидит, портки в руках держит, а зла наделает больше, чем иной на позициях…

Самые такие, как дед Гришака, и настраивали казаков супротив нас. Через и вся эта война зачалась! Кто агитацию пущал против нас?

Они, вот эти самые мирные”.
Дед для коммуниста – не религиозный (Кошевой к тому равнодушен), а классовый противник. И “правду” свою коммунист выражает откровенно, изгоняя деда из дома: “Жили вы в хороших куренях, а зараз поживете так, как мы жили: в саманных хатах. Понятно тебе, старик?” То есть: нужно, чтобы все хуже жили, – вот уровень понимания.
И Шолохов сочувствует (вынужденно) позиции именно Кошевого, ибо за ним, согласно идеологии, историческая и социальная правота. При этом Кошевой предстает в романе достаточно не привлекательной личностью: он труслив, коварен, неумен. Вот одно из проявлений той двойственности, которая определяет своеобразие мировидения автора “Тихого Дона”…
Вера чужда главному герою эпопеи, Григорию Мелехову. А следствие – отвержение им и совести: “Ха! Совесть! – Григорий обнажил в улыбке кипенные зубы, засмеялся. – Я об ней и думать позабыл. Какая уж там совесть, когда вся жизнь похитнулась…”
Мечется казачество. Мечется Григорий Мелехов. Метания его – основа всех событий в романном пространстве.

А причина – “до библиев не охотник” и: “о совести думать позабыл”. Некоторая врожденная нравственность в этих людях жива. Но жестокое время заставляет их и жить жестоко.

А защиты от этого – нет.
Вряд ли сам Шолохов так понимал написанное им; писатель разного рода социальных причин пытался доискаться прежде всего. А вышло так…”