Краткое содержание: Война и мир, Эпилог, Часть I

Часть I

«Прошло семь лет после 12-го года. Взволно­ванное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество, продолжали свое действие».

Толстой рассуждает о том, что множество слу­чайностей и совпадений сделали возможным то, что Наполеон пришел к власти.

Наташа в 1813 г. вышла замуж за Безухова. Это «было последнее радостное событие в старой се­мье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его рас­палась старая семья».

Перед

смертью граф, «рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья — главную вину, которую он за собой чувствовал».

«Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тот­час же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денеж­ных дел через месяц после смерти графа совер­шенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования ко­торых никто и не подозревал.

Долгов было вдвое больше, чем имения.

Родные и друзья советовали Николаю отказа­ться от наследства. Но Николай

в отказе от на­следства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уп­латы долгов.

Кредиторы, так долго молчавшие, будучи свя­заны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его рас­пущенная доброта, вдруг все подали ко взыска­нию».

«Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по-видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери, теперь безжалостно наки­нулись на очевидно невинного перед ними моло­дого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.

Ни один из предполагаемых Николаем оборо­тов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все-таки неуплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кре­диторы, он снова поступил на службу.

Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за послед­нюю приманку жизни; и потому, несмотря на не­желание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвраще­ние к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, посе­лился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцевом Вражке.

Наташа и Пьер жили в это время в Петербурге, не имея ясного понятия о положении Николая. Николай, заняв у зятя деньги, старался скрыть от него свое бедственное положение. Положение Ни­колая было особенно дурно потому, что своими ты­сячью двумястами рублями жалованья он не толь­ко должен был содержать себя, Соню и мать, но он должен был содержать мать так, чтобы она не за­мечала, что они бедны.

Графиня не могла понять возможности жизни без привычных ей с детства условий роскоши и беспрестанно, не понимая то­го, как это трудно было для сына, требовала то экипажа, которого у них не было, чтобы послать за знакомой, то дорогого кушанья для себя и вина для сына, то денег, чтобы сделать подарок-сюр­приз Наташе, Соне и тому же Николаю.

Соня вела домашнее хозяйство, ухаживала за теткой, читала ей вслух, переносила ее капризы и затаенное нерасположение и помогала Николаю скрывать от старой графини то положение нуж­ды, в котором они находились. Николай чувство­вал себя в неоплатном долгу благодарности перед Соней за все, что она делала для его матери, вос­хищался ее терпением и преданностью, но ста­рался отдаляться от нее. Он в душе своей как буд­то упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что не в чем было упрекать ее.

В ней было все, за что ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее».

«Положение Николая становилось хуже и ху­же. Мысль о том, чтобы откладывать из своего жалованья, оказалась мечтою. Он не только не от­кладывал, но, удовлетворяя требования матери, должал по мелочам.

Выхода из его положения ему не представлялось никакого».

«Осенью 1814 г. Николай женился на княжне Марье и с женой, матерью и Соней переехал на житье в Лысые Горы.

В три года он, не продавая именья жены, упла­тил оставшиеся долги и, получив небольшое на­следство после умершей кузины, заплатил и долг Пьеру.

Еще через три года, к 1820 г., Николай так уст­роил свои денежные дела, что прикупил неболь­шое именье подле Лысых Гор и вел переговоры о выкупе отцовского Отрадного, что составляло его любимую мечту.

Начав хозяйничать по необходимости, он скоро так пристрастился к хозяйству, что оно сделалось для него любимым и почти исключительным за­нятием. Николай был хозяин простой, не любил нововведений «.

К 1820 г. у Наташи «было уже три дочери и сын, которого она страстно желала, а теперь сама кор­мила. Она пополнела и поширела, так что трудно было узнать в этой сильной матери прежнюю тон­кую, подвижную Наташу. Черты лица ее опреде­лились и имели выражение спокойной мягкости и ясности. В ее лице не было, как прежде, этого не­престанно горевшего огня оживления, составляв­шего ее прелесть.

Теперь часто видно было одно ее лицо и тело, а души вовсе не было видно. Видна была одна сильная, красивая и плодовитая самка. Очень редко зажигался в ней теперь прежний огонь».

«И в те редкие минуты, когда прежний огонь зажигался в ее развившемся красивом теле, она бывала еще более привлекательна, чем прежде».

Эта женщина полностью отдалась семье. «На­таша не следовала тому золотому правилу, проведываемому умными людьми, в особенности фран­цузами, и состоящему в том, что девушка, выходя замуж, не должна опускаться, не должна бросать свои таланты, должна еще более, чем в девушках, заниматься своей внешностью, должна прель­щать мужа так же, как она прежде прельщала не мужа. Наташа, напротив, бросила сразу все свои очарованья, из которых у ней было одно необы­чайно сильное — пение. Она то, что называют, опустилась.

Наташа не заботилась ни о своих ма­нерах, ни о деликатности речей, ни о том, чтобы показываться мужу в самых выгодных позах, ни о своем туалете, ни о том, чтобы не стеснять мужа своей требовательностью. Она делала все против­ное этим правилам. Она чувствовала, что те очаро­вания, которые инстинкт ее научал употреблять прежде, теперь только были бы смешны в глазах ее мужа, которому она с первой минуты отдалась вся — то есть всей душой, не оставив ни одного уголка не открытым для него.

Она чувствовала, что связь ее с мужем держалась не теми поэтиче­скими чувствами, которые привлекли его к ней, а держалась чем-то другим, неопределенным, но твердым, как связь ее собственной души с ее телом.

Взбивать локоны, надевать роброны и петь ро­мансы для того, чтобы привлечь к себе своего мужа, показалось бы ей так же странным, как украшать себя для того, чтобы быть самой собою довольной. Украшать же себя для того, чтобы нравиться дру­гим, — может быть, теперь это и было бы приятно ей, — она не знала, — но было совершенно неког­да. Главная же причина, по которой она не зани­малась ни пением, ни туалетом, ни обдумыванием своих слов, состояла в том, что ей было совершен­но некогда заниматься этим».

«Предмет, в который погрузилась вполне На­таша, была семья, то есть муж, которого надо бы­ло держать так, чтобы он нераздельно принадле­жал ей, дому, и дети, которых надо было носить, рожать, кормить, воспитывать.

И чем больше она вникала, не умом, а всей ду­шой, всем существом своим, в занимавший ее пред­мет, тем более предмет этот разрастался под ее вниманием, и тем слабее и ничтожнее казались ей ее силы, так что она их все сосредоточивала на од­но и то же и все-таки не успевала сделать всего того, что ей казалось нужно».

«Наташа не любила общества вообще, но она тем более дорожила обществом родных — графи­ни Марьи, брата, матери и Сони.

Она дорожила обществом тех людей, к которым она, растрепанная, в халате, могла выйти больши­ми шагами из детской с радостным лицом и по­казать пеленку с желтым вместо зеленого пятном, и выслушать утешения о том, что теперь ребенку гораздо лучше.

Наташа до такой степени опустилась, что ее костюмы, ее прическа, ее невпопад сказанные слова, ее ревность — она ревновала к Соне, к гу­вернантке, ко всякой красивой и некрасивой жен­щине — были обычным предметом шуток всех ее близких. Общее мнение было то, что Пьер был под башмаком своей жены, и действительно это было так. С самых первых дней их супружества Ната­ша заявила свои требования.

Пьер удивился очень этому совершенно новому для него воззре­нию жены, состоящему в том, что каждая минута его жизни принадлежит ей и семье; Пьер удивил­ся требованиям своей жены, но был польщен ими и подчинился им.

Подвластность Пьера заключалась в том, что он не смел не только ухаживать, но не смел с улыб­кой говорить с другой женщиной, не смел ездить на обеды в клубы, на обеды так, для того чтобы провести время, не смел расходовать деньги для прихоти, не смел уезжать на долгие сроки, ис­ключая как по делам, в число которых жена включала и его занятия науками, в которых она ничего не понимала, но которым она приписывала большую важность.

Взамен этого Пьер имел полное право у себя в доме располагать не только самим собой, как он хотел, но и всей семьею. Наташа у себя в доме ста­вила себя на ногу рабы мужа; и весь дом ходил на цыпочках, когда Пьер занимался — читал или пи­сал в своем кабинете. Стоило Пьеру показать ка­кое-нибудь пристрастие, чтобы то, что он любил, постоянно исполнялось.

Стоило ему выразить же­лание, чтобы Наташа вскакивала и бежала испол­нять его.

Весь дом руководился только мнимыми пове­лениями мужа, то есть желаниями Пьера, кото­рые Наташа старалась угадывать. Образ, место жизни, знакомства, связи, занятия Наташи, вос­питание детей — не только все делалось по выра­женной воле Пьера, но Наташа стремилась угадать то, что могло вытекать из высказанных в разгово­рах мыслей Пьера. И она верно угадывала то, в чем состояла сущность желаний Пьера, и раз, угадав ее, она уже твердо держалась раз избранного.

Когда Пьер сам уже хотел изменить своему жела­нию, она боролась против него его же оружием.

Так, в тяжелое время, навсегда памятное Пье­ру, Наташа, после родов первого слабого ребенка, когда им пришлось переменить трех кормилиц и Наташа заболела от отчаяния, Пьер однажды сообщил ей мысли Руссо, с которыми он был со­вершенно согласен, о неестественности и вреде кормилиц. С следующим ребенком, несмотря на противодействие матери, докторов и самого му­жа, восстававших против ее кормления, как про­тив вещи тогда неслыханной и вредной, она на­стояла на своем и с тех пор всех детей кормила сама».

«После семи лет супружества Пьер чувствовал радостное, твердое сознание того, что он не дур­ной человек, и чувствовал он это потому, что он видел себя отраженным в своей жене. В себе он чувствовал все хорошее и дурное смешанным и затемнявшим одно другое. Но на жене его отра­жалось только то, что было истинно хорошо: все не совсем хорошее было откинуто».

После приезда из Петербурга Пьер рассказал Денисову и Николаю последние новости. «Поло­жение в Петербурге вот какое: государь ни во что не входит. Он весь предан этому мистицизму (ми­стицизма Пьер никому не прощал теперь). Он ищет только спокойствия».

«… В судах воровство, в армии одна палка: ша­гистика, поселения, — мучат народ, просвещение душат. Что молодо, честно, то губят! Все видят, что это не может так идти.

Все слишком натянуто и непременно лопнет, — говорил Пьер (как, с тех пор как существует правительство, вглядевшись в действия какого бы то ни было правительства, всегда говорят люди)». «Когда вы стоите и ждете, что вот-вот лопнет эта натянутая струна; когда все ждут неминуемого переворота, — надо как можно теснее и больше народа взяться рука с ру­кой, чтобы противостоять общей катастрофе. Все молодое, сильное притягивается туда и развра­щается.

Одного соблазняют женщины, другого почести, третьего тщеславие, деньги — и они переходят в тот лагерь. Независимых, свободных людей, как вы и я, совсем не остается. Я говорю: расширьте круг общества … пусть будет не одна добродетель, но независимость и деятельность».

Пьер призывал к активной деятельности. Его идеи очень близки идеям декабристов.