Краткое содержание “Орла-мецената” Салтыкова-Щедрина
Поэты наделяют орлов храбростью, благородством и великодушием, нередко сравнивая с ними городовых. Рассказчик сомневается в благородных свойствах орлов, утверждая, что это всего лишь хищные птицы. Орлы сильны, дальнозорки, быстры и беспощадны, и при их появлении все пернатое царство спешит притаиться от страха, а не от восхищения, как уверяют поэты.
А живут орлы всегда в отчуждении, в неприступных местах, хлебосольством не занимаются, но разбойничают, а в свободное от разбоя время дремлют.
Нашелся, однако, орел, который захотел “так
Нагнали хищники со всех сторон разнообразнейших птиц. На все согласных ворон поставили за “мужичков” отвечать, коростелей и гагар музыкантами сделали, попугаи стали скоморохами, сороке-воровке ключи от казны доверили, сычи да филины ночными сторожами стали. Всех “записали в ревизские сказки и выдали окладные листы” и спохватились: не учли, что в дворне у орла науки и искусства,
На эту роль три птицы сгодились: снегирь, дятел и соловей.
Снегирь был малый шустрый и с отроческих лет насвистанный.
Выучившись в школе кантонистов и послужив в полку писарем, он начал издавать газету “Вестник лесов”. Только не получалась у снегиря газета. “То чего-нибудь коснется – ан касаться нельзя; то чего-нибудь не коснется – ан касаться не только можно, но и должно. А его за это в головку тук да тук”.
Вот и решил он пойти в дворню к орлу и восхвалять его безнаказанно.
Дятел, скромный ученый, вел уединенную жизнь. Целые дни сидел он на сосновом суку, усердно долбил и надолбил “целую охапку исторических исследований: “Родословная лешего”, “Была ли замужем баба-яга”, “Каким полом надлежит ведьм в ревизские сказки заносить?” и прочее”. Издателя для книжиц своих дятел найти не смог и решил пойти к орлу в дворовые историографы в надежде, что новоявленный барин исследования его напечатает.
Соловья же любил весь мир.
Весь мир, притаив дыхание, заслушивался, как он, забравшись в древесную чащу, сладкими песнями захлебывался. Но он был сладострастен и славолюбив выше всякой меры.
Орел был не против наук и принял всех троих. Начался в дворне у орла “золотой век”. Скворцы гимн разучивают, коростели и гагары на трубах играют, попугаи новые шутки выдумывают.
С ворон стали брать “просветительный” налог, для соколят и ястребят учредили кадетские корпуса, а для сов, филинов и сычей – академию. Воронятам купили по экземпляру азбуки. Самого старого скворца назвали Василием Кирилычем Тредьяковским, назначили стихотворцем и велели состязаться с соловьем.
В день смотра наук и искусств наибольший успех имел снегирь, прочитавший такой легкий фельетон, “что даже орлу показалось, что он понимает”. Говорил снегирь, что холопское житье лучше барского – у барина заботушки много, а холопу за барином горюшка нет. Когда у холопа совесть была, то он без штанов ходил, а теперь, как совести ни капельки не осталось, он разом по две пары штанов надевает.
Орел слушал и соглашался.
А соловей пел про радость холопа, узнавшего, что бог послал ему помещика; про великодушие орлов, которые холопам на водку не жалеючи дают.
Однако как он ни выбивался из сил, чтобы в холопскую ногу попасть, но с “искусством”, которое в нем жило, никак совладать не мог.
Никак орел понять его не мог и позвал Тредьяковского. Василий Кирилыч так ясно те же “холопские сюжеты” изложил, что орел только поддакивал. После наградил барин старого скворца ожерельем из муравьиных яиц, а соловья велел убрать с глаз долой.
Хотя дело просвещения в орлиной дворне продвигалось, бывалый снегирь затаился: почувствовал, “что всей этой просветительной сутолоке последует скорый и немилостивый конец”, и оказался прав. Ошибку допустили сокол и сова, задумав обучить грамоте самого орла.
Учили его по звуковому методу, легко и занятно, но, как ни бились, он и через год вместо “Орел” подписывался “Арел”.
Как и все учителя, сокол и сова “не давали орлу ни отдыха, ни срока”. “Произошла натянутость отношений, которою поспешила воспользоваться интрига”.
Однажды утром, едва орел проснулся, сова подкралась сзади и давай грамматике учить. Два раза попросил ее орел уйти, а на третий разорвал надвое. Та же участь настигла и сокола, когда он арифметическую задачку барину задал.
Стало для всех ясно, что “золотой век” на исходе. Надвигался мрак невежества с “междоусобием и всяческою смутою”. Через месяц все развалилось настолько, “что даже пищу орлу с орлицей начали подавать порченую”.
Чтоб оправдать себя, ястреб и коршун сговорились и свалили все на просвещение.
Науки-де, бесспорно, полезны, но лишь тогда, когда они благовременны. Жили-де наши дедушки без наук, и мы без них проживем…
В доказательство начали они “открывать заговоры”, в каждом из которых непременно был замешан хотя бы часослов. Розыски, следствия, судбища продолжались, пока орел наукам конец не положил.
Дворня опустела. Оставшиеся без присмотра вороны инстинктивно снялись всей стаей с места и полетели. Погнался за ними орел, но догнать не смог: “сладкое помещичье житье до того его изнежило, что он едва крыльями мог шевелить”. Тогда сказал орел орлице: “Сие да послужит орлам уроком!”.
Но что это значило, “то ли, что просвещение для орлов вредно, или то, что орлы для просвещения вредны, или, наконец, и то и другое вместе, – об этом он умолчал”.