Краткое содержание “О любви” Чехова А. П

Гости остались у Алехина еще на один день. К завтраку подавали очень вкусные пирожки, раков и бараньи котлеты. Повар Никанор, человек среднего роста, с пухлым лицом и маленькими глазами, бритый, справлялся, что гости желают к обеду.
Алехин рассказал о Пелагее. Оказывается, она была влюблена в этого повара. Замуж Пелагея за него не пошла: пил и буянил. И жили бы они просто так, но Никанор из-за своих религиозных убеждений требовал, чтобы она шла за него.

Иногда даже бил.
Так завязался разговор о любви.
“Как зарождается любовь, – сказал

Алехин, – почему Пелагея не полюбила кого-нибудь другого, более подходящего к ней по ее душевным и внешним качествам, а полюбила именно Никанора, этого мурло, – тут у нас все зовут его мурлом, – поскольку в любви важны вопросы личного счастья – все это неизвестно и обо всем этом можно трактовать как угодно. До сих пор о любви была сказана только одна неоспоримая правда, а именно, что “тайна сия велика есть”, все же остальное, что писали и говорили о любви, было не решением, а только постановкой вопросов, которые так и оставались неразрешенными. То объяснение, которое, казалось бы, годится для одного случая, уже не годится для десяти других, и самое лучшее, по-моему, – это объяснять каждый случай в отдельности, не пытаясь обобщать.

Надо, как говорят доктора, индивидуализировать каждый отдельный случай”.
Когда Алехин был московским студентом, у него была подруга жизни. Находясь у него в объятиях, она думала только о деньгах. “Так и мы, когда любим, то не перестаем задавать себе вопросы: честно. это или нечестно, умно или глупо, к чему поведет эта любовь и так далее. Хорошо это или нет, я не знаю, но что это мешает, не удовлетворяет, раздражает – это я знаю” .
В Софьине Алехин живет уже давно. По воспитанию он белоручка. Но отец сильно потратился на его образование, поэтому Алехину пришлось отрабатывать долг. “Я решил так и начал тут работать, признаюсь, не без некоторого отвращения”.

Закипела работа. Он сам и пахал, сеял, косил “и при этом скучал и брезгливо морщился, как деревенская кошка, которая с голоду ест на огороде огурцы; тело мое болело, и я спал на ходу”. После завтрака и обеда Алехин обязательно пил кофе с ликерами, а ложась спать, читал на ночь “Вестник Европы”.

Но как-то отец Иван выпил все ликеры, забрал “Вестник Европы”… Алехин же во время покоса не успевал добраться до своей постели и засыпал в сарае в санях или где-нибудь в лесной сторожке. Так помещик переселился вниз, в комнаты попроще.

Алехина выбрали в почетные мировые судьи, он стал принимать участие в заседаниях съезда и окружного суда. Так и развлекался. Ведь в окружном суде были люди в сюртуках и мундирах, по которым так соскучился бывший столичный студент.
В городе Алехин познакомился с Лугановичем, товарищем председателя окружного суда. А затем и с его молодой женой Анной Алексеевной. И “сразу я почувствовал в ней существо близкое, уже знакомое, точно это лицо, эти приветливые, умные глаза я видел уже когда-то в детстве, в альбоме, который лежал на комоде у моей матери”.

Алехину стало ясно, что муж и жена живут хорошо, мирно. Затем помещик отправился в Софьино. В город он вернулся только поздней осенью.

Там, в театре, Алехин снова встретился с Анной Алексеевной. Она призналась, что предвидела эту встречу.
На следующий день помещик завтракал у Лугдновичей. И после этого в каждый свой приезд Алехин непременно бывал у своих городских друзей. “Ко мне привыкли, и я привык. Обыкновенно входил я без доклада, как свой человек”.

Анна и Алехин подолгу беседовали, подолгу и молчали. “Если же никого не было дома, то я оставался и ждал, разговаривал с няней, играл с ребенком или же в кабинете лежал на турецком диване и читал газету, а когда Анна Алексеевна возвращалась, то я встречал ее в передней, брал от нее все ее покупки, и почему-то всякий раз эти покупки я нес с такою любовью, с таким торжеством, точно мальчик”.
Лугановичи заботились об Алехине, вникали во все его проблемы. Алехин же мог думать только об Анне. “И дома, и в поле, и в сарае я думал о ней, я старался понять тайну молодой, красивой, умной женщины, которая выходит за неинтересного человека, почти за старика (мужу было больше сорока лет), имеет от него детей, – понять тайну этого неинтересного человека, добряка, простяка, который рассуждает с таким скучным здравомыслием, на балах и вечеринках держится около солидных людей, вялый, ненужный, с покорным, безучастным выражением, точно его привели сюда продавать, который верит, однако, в свое право быть счастливым, иметь от нее детей; и я все старался понять, почему она встретилась именно ему, а не мне, и для чего это нужно было, чтобы в нашей жизни произошла такая ужасная ошибка.
А приезжая в город, я всякий раз по ее глазам видел, что она ждала меня; и она сама признавалась мне, что еще с утра у нее было какое-то особенное чувство, она угадывала, что я приеду. Мы подолгу говорили, молчали, но мы не признавались друг другу в нашей любви и скрывали ее робко, ревниво. Мы боялись всего, что могло бы открыть нашу тайну нам же самим. Я любил нежно, глубоко, но я рассуждал, я спрашивал себя, к чему может повести наша любовь, если у нас не хватит сил бороться с нею; мне казалось невероятным, что эта моя тихая, грустная любовь вдруг грубо оборвет счастливое течение жизни ее мужа, детей, всего этого дома, где меня так любили и где мне так верили.

Честно ли это? Она пошла бы за мной, но куда? Куда бы я мог увести ее?

Другое дело, если бы у меня была красивая, интересная жизнь, если б я, например, боролся за освобождение родины или был знаменитым ученым, артистом, художником, а то ведь из одной обычной, будничной обстановки пришлось бы увлечь ее в другую такую же или еще более будничную. И как бы долго продолжалось наше счастье? Что было бы с ней в случае моей болезни, смерти или просто если бы мы разлюбили друг друга?
И она, по-видимому, рассуждала подобным же образом. Она думала о муже, о детях, о своей матери, которая любила ее мужа, как сына. Если б она отдалась своему чувству, то пришлось бы лгать или говорить правду, а в ее положении то и другое было бы одинаково страшно и неудобно. И ее мучил вопрос: принесет ли мне счастье ее любовь, не осложнит ли она моей жизни, и без того тяжелой, полной всяких несчастий?

Ей казалось, что она уже недостаточно молода для меня, недостаточно трудолюбива и энергична, чтобы начать новую жизнь, и она часто говорила с мужем о том, что мне нужно жениться на умной, достойной девушке, которая была бы хорошей хозяйкой, помощницей, – и тотчас же добавляла, что во всем городе едва ли найдется такая девушка”.
В городе вскоре стали распускать слухи об Алехине и Анне. В этих словах не было правды. В конце концов от этой безысходности их отношения испортились.
Лугановича назначили председателем в одной из западных губерний. На время переезда Анну Алексеевну решено было отправить в Крым. Во время проводов Алехин не выдержал и признался Анне в любви. “Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе.
Я поцеловал в последний раз, пожал руку, и мы расстались – навсегда. Поезд уже шел. Я сел в соседнем купе, – оно было пусто, – и до первой станции сидел тут и плакал. Потом пошел к себе в Софьино пешком…”