Краткое содержание и замысел романа Мастер и Маргарита
Замысел романа “Мастер и Маргарита” у Булгакова возник еще в 1928 г. Правда, тогда он задумывался как “роман о дьяволе” (первоначальные названия: “Черный маг”, “Копыто инженера”, “Консультант с копытом”). Было несколько редакций и вариантов, часть из которых Булгаков уничтожил, некоторые опубликованы в недавно вышедшей книге “Великий Канцлер”.
Начало работы над романом совпадает с очень сложным периодом жизни писателя. Пьесы его запрещаются, творчество в целом воспринимается как враждебное новому строю.
Борьба с цензурой, – пишет Булгаков, – какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, – мой писательский долг, так же как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что если кто-нибудь из писателей задумал бы доказать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей,
Вот одна из черт моего творчества… Но с первой чертой в связи все остальные, выступающие в моих сатирических повестях: черные и мистические краски (я – мистический писатель), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, которым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противопоставление ему излюбленной и Великой Эволюции, а самое главное – изображение страшных черт моего народа, тех черт, которые задолго до революции вызывали глубочайшие страдания моего учителя М.Е. Салтыкова-Щедрина”.
Все эти черты быта, человеческие характеры Булгаков и показывает в своем романе, жанр которого определяет сам как “фантастический”, но даже при первом знакомстве становится ясно, что это роман философский, в котором писатель пытается решить, подобно выдающимся реалистам XIX в., “проклятые” вопросы о жизни и смерти, добре и зле, о человеке, его совести и нравственных ценностях, без которых он не может существовать.
Роман “Мастер и Маргарита” состоит как бы из двух романов (роман в романе – прием, используемый Булгаковым и в других его произведениях). Один – из античной жизни (роман- миф), который пишет Мастер, и другой – о современной жизни и о судьбе самого Мастера, написанный в духе “фантастического реализма”. Это два, на первый взгляд, совершенно не связанных друг с другом повествования: ни по содержанию, ни даже по исполнению.
Можно подумать, что писались они совершенно разными людьми. Яркие краски, фантастические образы, причудливый стиль в современных картинах и очень точный, строгий и даже несколько торжественный тон в романе о Понтии Пилате, который выдерживается во всех библейских главах. Но это формально-структурное деление романа не закрывает очевидного, того, что каждый из этих романов не мог бы существовать отдельно, так как их связывает общая философская идея, понятная только при анализе всей романной действительности. Заданная в начальных трех главах в трудном философском споре героев, которых автор представляет первыми на страницах романа, эта идея воплощается затем в интереснейших коллизиях, переплетениях реального и фантастического, библейских и современных событиях, оказывающихся вполне сбалансированными и причинно обусловленными.
Логично также и то, что первая и третья современные главы разбиваются второй, которая в том же философском ключе углубляет глобальные вопросы жизни, о которых спорят герои, и формулирует проблему всего романа. Уже в первых главах перед нами предстают разные описания современности: через рационалистическое представление мира (Берлиоз, Иван Бездомный) и взгляд на мир как на совокупность сложных, в том числе и сверхъестественных явлений (Воланд). Кроме того, рукой Мастера (а, может быть, Воланда?) пишутся страницы об Иисусе Христе (Иешуа) и Понтии Пилате.
Все эти описания, представления, размышления даются для того, чтобы выяснить, каков же мир, в котором мы живем, и какова позиция и роль человека в этом мире.
Главный герой – Мастер. Он живет в этом мире и пишет книгу о жестоком прокураторе Понтии Пилате и Иешуа Га-Ноцри. Его Иешуа – это, конечно, не библейский, по крайней мере, не канонический Иисус Христос, что постоянно подчеркивается в тексте романа.
Кажется, что сам сюжет Евангелия (распятие и Воскресение Иисуса) не так важен автору, он создает собственное евангелие (евангелие от Булгакова), которое отличается от библейского. В булгаковской версии Иисус (Иешуа) – обычный человек, который смертен и испуган перед властью римского прокуратора. Здесь нет никакого намека на то, что он сын Бога.
Ни Левий Матвей, ни сам Иешуа этого не утверждают. Он представлен в романе человеком лет двадцати семи, который не помнит своих родителей, по крови, кажется, сириец, родом из города Гамалы, у него только один ученик Левий Матвей. Далее в романе делается предположение, что Левий Матвей неправильно записывает высказывания Иешуа. “Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время.
И все из-за того, что он неверно записывает за мной… Я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил”.
И этим Булгаков как бы окончательно прощается с Евангелием и расставляет собственные акценты. В романе центром внимания является не столько Иешуа, сколько его окружение: Понтий Пилат, Левий Матвей, Иуда, глава тайной службы Афраний. Сам Иешуа появляется только во второй главе и во время казни в шестнадцатой, тогда как Пилат присутствует во всех библейских главах. Наиболее важным для понимания булгаковской идеи является судебный процесс над Иешуа, который творит Пилат, и его последствия.
Иешуа появляется перед Пилатом для утверждения смертного приговора Синедриона, который состоит из двух обвинений. Одно из них – якобы Иешуа обратился к народу с призывом разрушить храм. После объяснений арестанта, о чем он говорил (“рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины”), прокуратор отвергает это обвинение. Но второе обвинение является более серьезным, так как оно касается римского императора, и Иешуа нарушил “Закон об оскорблении величества”.
Обвиняемый признается, что при Иуде из Кириафа он высказывал свой взгляд на государственную власть. Автор выделяет сцену, в которой Пилат дает возможность Иешуа выпутаться, спастись, избежать казни, если он только опровергнет свои слова, сказанные о кесаре:
– Слушай, Га-Ноцри, – заговорил прокуратор, глядя на Иешуа как-то странно: лицо прокуратора было грозно, но глаза тревожны, – ты когда-либо говорил что-нибудь о великом кесаре? Отвечай! Говорил?..
Или… не … говорил? – Пилат протянул слово “не” несколько больше, чем это полагается на суде, и послал Иешуа в своем взгляде какую-то мысль, которую как бы хотел внушить арестанту.
Но несмотря на очевидность самых страшных последствий Иешуа не воспользовался возможностью, данной ему Пилатом. “Правду говорить легко и приятно”, – говорит он и подтверждает свою мысль о том, что “всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть”.
Пилат потрясен и испуган: “На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиверия!” Эти слова являются иносказанием, смысл которого становится совершенно понятным после слов Понтия Пилата: “Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорил ты? О боги, боги! Или ты думаешь, что я готов занять твое место?” При этом Пилат утверждает смертный приговор, расшифровывая иносказание об отношениях между человеком и властью, управляющей им, а также о праве и возможности говорить правду этой власти. Иешуа, зная, что он примет за это смерть, не отказывается от правды, в отличие от Пилата, трусливо соглашающегося с приговором Синедриона об освобождении преступника Вар-Раввана и о казни Га-Ноцри, “философа с его мирной проповедью”. (Еще одно иносказание: власти опаснее человек, владеющий идеей, чем самый страшный преступник.)
В связи с действиями Пилата представляется заслуживающей внимания мысль о такой черте человеческого характера, как трусость. Это волнует Пилата, это далеко не безразлично самому Булгакову, на этом строят некоторые обобщения критики при анализе текста романа. Остановимся на этом подробнее.
Прежде всего необходимо отметить, что к рассуждениям о трусости автор обращается несколько раз, и это всегда касается Понтия Пилата. После казни Иешуа Пилат спрашивает о последних минутах Га-Ноцри у Афрания:
– Он сказал, – опять закрывая глаза, ответил гость, – что благодарит и не винит за то, что у него отняли жизнь.
-Кого? – глухо спросил Пилат.
-Этого он, игемон, не сказал.
(Вопрос “Кого?” понятен, если вспомнить разговор Пилата и Иешуа о том, кто может перерезать волосок, на котором висит жизнь. И этот вопрос говорит о том, что Пилат теперь уже не чувствует себя таким могущественным, как прежде.)
– Не пытался ли он проповедовать что-либо в присутствии солдат?
– Нет, игемон, он не был многословен на этот раз. Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость.
Трижды практически в день и ночь после казни Пилата преследует обвинение в трусости. Ночью, едва он заснул, ему снится сон о том, что он идет по светящейся дороге прямо к луне, а рядом с ним его собака Банга и бродячий философ. “Он даже рассмеялся во сне от счастья…”
“Свободного времени было столько, сколько надобно… и трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так говорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный порок”.
И даже карьеру, из-за страха потерять которую он казнит Иешуа, Пилат готов теперь, ночью, погубить, лишь бы не было этой казни.
И последнее подтверждение – запись слов Иешуа на пергаменте Левия Матвея: “Тут Пилат вздрогнул. В последних строчках пергамента он разобрал слова: “… большего порока… трусость”. Уход от принятие решения по совести (“Я умываю руки”) будет теперь всегда обозначаться словом “пилатчина”, а сам Пилат в течение тысячелетий обречен на страдания за свой поступок.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...