Краткое описание Ивана Карамазова часть I

Обратимся к Ивану Карамазову. Он тоже настоящий Карамазов, но в нем эмпирия пола играет пока небольшую роль. “Энергия пола” (т. е. та сила, которая глубже эмпирии пола и которая может переходить в другие формы эмпирической энергии, или, как ныне говорят, “сублимироваться”) уходит у него по преимуществу в “страстную жажду жизни”. Впрочем, Смердяков бросает Ивану упрек (в предсмертной беседе с ним): “Вы, как Федор Павлович, наиболее из всех детей на него похожи вышли, с одной с ним душой”.

Тут же он говорит: “Деньги любите,

почет любите, прелесть женскую чрезмерно любите”. Есть еще одно замечание, вскользь брошенное, говорящее о бурлении пола у Ивана. Уже когда Митя был в тюрьме, когда отношения Ивана к Екатерине Ивановне возобновились, но и снова запутались, он, “приехав из Москвы, весь и бесповоротно отдался пламенной и безумной страсти своей к Катерине Ивановне”.

И дальше Достоевский отмечает: “Но строгая девушка не отдала себя в жертву, несмотря на весь карамазовский безудерж желаний своего возлюбленного”. И все же для Ивана гораздо существеннее то, что говорит о нем прокурор, что Иван ужасен “своим духовным

безудержем”. В этом “духовном безудерже” основная черта Ивана, в нем же выражение его карамазовской природы.
В новейшей психологической литературе мало развито (разве только у Юнга) учение о метафизике пола, о внутренней, доэмпирической сущности его. Не соглашаясь во всем с Юнгом, особенно в характеристике основной творческой силы в человеке, я должен подчеркнуть, что для понимания природы человека крайне важно различать между жизнью пола и половой жизнью, между энергией пола и половой энергией.
Половая жизнь и половая энергия есть эмпирическая транскрипция жизни пола, энергии пола, связанная в своем эмпирическом развитии и выражении с телом. Между тем по “сущности” своей жизнь пола и энергия пола – духовны; именно эта духовная природа пола делает возможными различные сублимации энергии пола. Иначе говоря, энергия пола может не переходить в половую энергию, переходя в другие формы творческого действования.

Именно это и дает ключ к пониманию “духовного безудержа” в Иване Карамазове.
Первая, самая еще близкая и в этом смысле основная сублимация энергии пола у Ивана дана в его “жажде жизни”. Эта формула достаточно уясняет существенное родство этой черты с полом. Вот некоторые мысли самого Ивана об этом: что бы ни случилось со мной, говорит Иван, “я все-таки захочу жить и уж как припал к этому кубку, так и не оторвусь от него… все победит моя молодость – всякое разочарование, всякое отвращение к жизни.

Я спрашивал себя много раз: есть ли в мире такое отчаяние, чтобы победило во мне эту исступленную и неприличную может быть жажду жизни?” “Пусть я не верю в порядок вещей, – продолжает Иван, – но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо… Тут не ум, не логика, тут нутром, тут чревом любишь, первые свои молодые силы любишь…” Когда в дальнейшем разговоре с Алешей Иван говорит о своем внутреннем мучении (связанном с его “неприятием мира”), когда Алеша в тоске ему говорит: “Да как же с таким адом в груди и голове можно прожить”, – Иван ему с “холодной” усмешкой отвечает.
Чрезвычайно любопытное признание, показывающее, что для самого Ивана здесь была загадка – его “любовь к жизни больше, чем к смыслу ее”, любовь к жизни “прежде логики” (слова Алеши).
“Естьтакая сила, что все выдержит” – а именно “сила низости карамазовской”. “Низость” Карамазовекая – это и есть основной “фонд” карамазовщины, о ней именно Алеша говорит свои замечательные слова, что это “сила земляная и неистовая, необделанная”. “Даже носится ли Дух Божий вверху этой силы, и того не знаю”, – добавляет Алеша. Это есть “жадность” к жизни, любовь к жизни больше, чем к смыслу ее, дорациональная, в этом смысле иррациональная основа души, ее устремление к жизни, к бытию. То, что принесет ум, мораль, вся высшая жизнь, – имеет задачей оформить, выразить и утвердить эту изначальную, первозданную, хаотическую до оформления привязанность к бытию, “жадность” к жизни. “Низостью” карамазовщину можно назвать потому, что она прочнее и устойчивее морали, правды, духовной жизни, что она устоит и тогда, если окажется в разладе с высшей жизнью духа.
Этот разлад Иван уже в себе носит. “Душа его бурная, – говорит о нем Алеша Ракитину, – ум его в плену, в нем мысль великая и неразрешенная”. Мы знаем идеи Ивана, знаем, с какой неумолимой силой он доводит до логического конца свой бунт против Бога, свои сомнения, свой протест. Он доходит до таких крайностей, которые ужасают окружающих, он сжигает в себе последние остатки непосредственности.

Говоря Алеше об отце как о “гаде”, он доходит до желания смерти отца (в “желаниях я оставляю за собой полный простор”, – говорит он Алеше, что Алеша, как допытался позже у него Иван, понял именно какжелание смерти отца). Его ум в плену его религиозных сомнений и страшной мысли, что “все позволено”, но при этой буре в душе Иван сознает в себе “исступленную жажду жизни”.
Загадка Ивана в том, что в его внутренней работе – куда уходила сублимированная сила жизни – он не мог найти мира и гармонии. По своим идеям он отрицал смысл в том, что любил до идей и глубже идей. В этом разрыве между жизнеутверждением, исходившим от карамазовской жажды жизни, и жизнеотрицанием, исходившим от идей, от философии Ивана, и заключена его драма.